В 2011 году, совсем молодым, Ральф умер от рака мозга. Ему было всего пятьдесят два. Мне его страшно не хватает, но его голос, как голоса многих моих учителей и друзей, стал неотъемлемой частью моего внутреннего мира.
В 1953 году, еще в Оксфорде, я прочитал опубликованное в журнале «Природа» знаменитое письмо Уотсона и Крика о «двойной спирали». Должен сказать, что я сразу же почувствовал, насколько значимо сделанное этими учеными открытие, но ни я, ни большинство людей в то время пока не доросли до понимания его в полном объеме.
И только в 1962 году, когда Крик приехал в Сан-Франциско и выступил в больнице Маунт-Цион, я в полной мере осознал всю важность открытия «двойной спирали». Правда, Крик говорил не о структуре ДНК, а о работе, которую он проводил вместе с молекулярным биологом Сиднеем Бреннером, пытаясь определить, как последовательность оснований ДНК обусловливает последовательность аминокислот в белках. После четырех лет напряженной работы им удалось показать, что в процессе перекодировки принимает участие код из трех нуклеотидов. Это само по себе было открытие не менее значительное, чем открытие двойной спирали.
Но уже было очевидно, что Крик перешел к изучению иных вещей. Как он поведал нам во время своего выступления, важнейшими задачами науки будущего будет понимание сущности жизни, а также понимание связи мозга и сознания, а в особенности поиски биологических оснований мысли и чувства. Не подозревал ли Крик, когда говорил с нами об этом в 1962 году, что именно этими вопросами он, «разобравшись» с молекулярной биологией, задастся в недалеком будущем – или по крайней мере выведет их на такой уровень, где их решение может быть передано другим исследователям?
В 1979 году Крик опубликовал в журнале «Сайентифик Америкэн» статью «Мысли о мозге», которая в известном смысле узаконила изучение сознания в терминах нейронауки; до этого вопросы сознания полагались безнадежно субъективными, а потому недоступными научному исследованию.
Через несколько лет, в 1986 году, я встретил Крика на конференции в Сан-Диего. Там была огромная толпа, состоявшая почти полностью из неврологов, но когда пришло время обеда, Крик выделил меня из всех, приобнял за плечи и, посадив рядом с собой, попросил:
– А теперь рассказывайте мне истории.
В особенности ему были интересны истории о том, как зрение может подвергнуться изменениям в результате поражения мозга или болезни.
Не помню, что мы ели; вообще не помню об этом обеде ничего, кроме того, что я рассказывал Крику истории многих моих пациентов, и каждая вызывала с его стороны целый поток гипотез и предположений относительно дальнейших исследований. Несколько дней спустя я писал Крику, что, по моим ощущениям во время обеда, «… я словно сидел рядом с интеллектуальным ядерным реактором… Никогда я не был свидетелем такого накала». Он был страшно заинтересован моим мистером И., а также тем, как у ряда моих пациентов в течение нескольких минут, пока существовала мигреневая аура, нормальное динамическое визуальное восприятие вытеснялось мерцанием статических, «застывших» образов. Крик спросил меня, было ли, как я его назвал, «кинематографическое зрение» постоянным состоянием или его появление можно было заранее предполагать и, соответственно, изучать (я ответил, что не знаю).