В движении. История жизни (Сакс)

В записной книжке, которую я в то время вел, я зафиксировал планы написания пяти романов (включая один про мотоциклистов), а также воспоминаний о своем «химическом отрочестве». Романов я так и не написал, но спустя сорок пять лет сочинил мемуары о дядюшке Вольфраме.

Моим экзаменатором по зоологии, когда в 1949 году я сдавал экзамены на получение свидетельства об окончании школы, был великий зоолог Джон Захари Юнг, который открыл наличие гигантских нервных аксонов у кальмаров. Именно исследование этих аксонов через несколько лет впервые привело нас к действительному пониманию электрических и химических основ нервной проводимости. Сам Юнг каждое лето работал в Неаполе, изучая поведение и мозг осьминога. Я думал о том, чтобы поработать с Юнгом, по примеру моего оксфордского однокурсника Стюарта Сазерленда.

В Соединенных Штатах это называлось бы интернатурой; в Англии же интерны – это живущие при больнице врачи-стажеры, ординаторы.

Hope (англ.) – «надежда». – Примеч. пер.

Это впечатляло, хотя моя мать, и я постоянно помнил об этом, стала врачом-консультантом в возрасте двадцати семи лет.

Валентин Лоуг, их коллега из отделения этажом выше, обычно спрашивал молодых врачей, не замечают ли они чего-нибудь странного в его лице, и только со временем мы поняли, что у него проблема с глазами: один из зрачков размерами превосходил другой. Мы постоянно размышляли над причинами этой диспропорции, но Лоуг на этот счет нас так и не просветил.

Кремер писал: «Меня попросили посмотреть загадочного пациента в кардиологическом отделении. У него была фибрилляция предсердия, после чего в результате эмболии развился паралич левой половины тела. Меня попросили его посмотреть, потому что каждую ночь он падал с кровати, чему кардиологи не могли найти объяснения. Когда я спросил больного, что с ним происходит ночью, он совершенно открыто объяснил мне следующее: стоит ему проснуться среди ночи, как он сразу же обнаруживает рядом с собой в постели чью-то мертвую, холодную, волосатую ногу; смириться с этим он не может, а потому, используя оставшиеся здоровыми конечности, выбрасывает эту ногу из постели; правда, за этой ногой почему-то следует и все остальное, что лежит на кровати. Этот пациент явил собой прекрасный пример того, как парализованный больной теряет ощущение, что пострадавший член принадлежит именно ему, но, что интересно, мне не удалось узнать у него, принадлежит ли ему правая нога, потому что он был слишком озабочен левой, чужой, как он полагал». Я процитировал этот фрагмент письма Кремера, когда мне довелось описывать сходный случай (глава «Человек, который падал с кровати») в книге «Человек, который принял жену за шляпу».

Я подробно писал об этой школе и о том, какое влияние она на нас оказала, в «Дяде Вольфраме».

Спустя годы, когда я работал в больнице Бронкса, мне довелось заниматься глубокими нарушениями двигательной системы, и я слышал сходные жалобы от сотен больных шизофренией, которых лечили большими дозами таких лекарств, как торазин, а также только появившимися лекарствами из категории бутирофенонов, такими, как галоперидол.

К этому моменту стало известно, что небольшие повреждения в определенных участках мозга (наносимые точечным введением алкоголя или же замораживанием) способны разорвать цепь нейронов, гиперактивность которой может стать причиной многих симптомов болезни Паркинсона. Подобные стереотаксические методы вышли из употребления в 1967 году с появлением диоксифенилаланина (леводопы), но в настоящий момент наблюдается их возрождение в форме техники имплантирования электродов, а также использования глубокой стимуляции в других участках мозга.

Именно в больнице Маунт-Цион Лайбет проводил свои поразительные эксперименты, которые показали, что если пациента попросить сжать кулак или совершить какое-нибудь иное сознательное действие, то мозг зарегистрирует «принятие решения» почти за полсекунды до того, как человек примет сознательное решение действовать. Хотя испытуемый полагает, что он осуществляет некое движение по своей собственной воле, на поверку оказывается, что его мозг задолго до этого уже принял решение.

Имеется в виду опера Ф. Пуленка «Диалоги кармелиток» (1956). – Примеч. ред.

Интересно, что, когда в 1994 году вышло «Собрание стихотворений и поэм» Тома Ганна, оказалось, что именно эту поэму автор решил исключить.

Wolf по-английски «волк». – Примеч. пер.

Желание было искренним, но прошло уже более пятидесяти лет, а я все еще не гражданин США. То же произошло и с моим братом в Австралии. Он приехал туда в 1950 году, а гражданство получил только пятьдесят лет спустя.

Doll – сокр. от dollar – «кукла». – Примеч. пер.

Мой отец, пока была еда, мог есть безостановочно, но мог также и целый день обходиться без пищи, если таковой не было. То же самое и со мной. В отсутствие внутренних механизмов контроля я должен полагаться на внешние. У меня четкое расписание приема пищи, и я не выношу никаких отклонений от заведенного порядка.

Достижения Хелфготта кажутся тем более выдающимися потому, что он пережил лагеря Бухенвальд и Терезиенштадт.

К сожалению, бедро было сломано в неудачном месте, и перелом нарушил кровоснабжение головки бедренной кости. В результате развился аваскулярный некроз головки, ставший причиной сильной постоянной боли. Несмотря на стоический характер моей матери, которая, несмотря на боль, продолжала работать с пациентами и жила полноценной жизнью, болезнь неизбежно изнашивала ее организм, и, когда я вернулся в Лондон в 1965 году, она выглядела лет на десять старше, чем была три года назад.

Конечно, это было больше, чем просто совпадение. Статья, опубликованная в 1963 году, описывала изменения в аксонах у крыс, вызванные недостатком витамина E, а еще одна статья рассказывала о сходных аксональных изменениях у мышей, которым вводили ИДПН (иминодипропионитрил). Новые открытия должны были подтвердиться опытами других лабораторий, и именно над этим работали наши коллеги в Калифорнийском университете.

ИДПН и сходные составы провоцируют избыточное возбуждение и гиперактивность не только у млекопитающих, но также у рыб, кузнечиков и даже у простейших.

Я надеялся посмертно опубликовать какие-нибудь математические работы Джима – что-то вроде посмертной книги Ф. П. Рамсея «Основания математики» (Рамсей умер в возрасте двадцати шести лет). Но оказалось, что Джим в основном решал «здесь-и-сейчас» возникавшие проблемы: написав формулу или логическую диаграмму на клочке бумаги или конверте, он либо терял, либо выбрасывал свои записи.

Мне следовало знать, что высокая волна – это не для меня и что особую опасность представляют так называемые «блуждающие волны», которые вдруг приходят из абсолютно спокойного океана. Еще два раза со мной происходило нечто подобное. Один раз – на уэстхэмптонском пляже на Лонг-Айленде, где я потерял приличный кусок бедренной мышцы и где оказался в безопасности вновь исключительно благодаря помощи друга, Боба Вассермана. Другой эпизод, в котором мне удалось выжить, произошел на тихоокеанском берегу Коста-Рики, когда я плавал на спине при высокой волне.

На англ. аббревиатура из первых букв имени матери О. Сакса выглядит идентично написанию имени Мел.

Через несколько лет каньон Топанга станет меккой для музыкантов, художников и хиппи всех мастей, но в начале 1960-х, когда я там жил, это было малонаселенное и тихое местечко. Дома у грунтовых дорог стояли достаточно далеко друг от друга, а воду мне приходилось доставлять в пятисотгаллоновых емкостях и хранить в баке.

Кори, человек с фантастической способностью к предвидению, предсказал подъем «интегрированной нейронауки» задолго до того, как был изобретен этот термин. Я никогда с ним не встречался – он умер в 1963 году, трагически молодым; но в качестве наследия он передал колледжу принцип взаимодействия всех «нейрлабораторий» (а также отделений клинической неврологии) – принцип, который реализуется и в наши дни.

Вероятно, я все равно не добился бы успехов в чистой науке. В 1960 году, когда я намеревался заняться физиологией в Калифорнийском университете, я писал родителям: «Вероятно, я слишком темпераментен, ленив, неловок и недостаточно честен, чтобы быть исследователем. Единственное, что я люблю, – это разговаривать… читать и писать».

^>И я процитировал письмо, которое только что получил от Джонатана Миллера. Тот писал об Эрике, обо мне и себе: «Меня, подобно Уэллсу, очаровывают перспективы науки, но пугает ее реальность. Единственная сфера, где все мы двигаемся легко и грациозно, это сфера идей и слов. Наша любовь к науке – чистая литературщина».

Можно было бы подумать, что прием наркоманами «ангельской пыли» – это факт только 1960-х годов, но, просматривая недавно цифры, опубликованные Администрацией по контролю за соблюдением законов о наркотиках, я обнаружил, что в одном только 2010 году более пятидесяти тысяч взрослых и старших школьников были доставлены в отделения экстренной помощи после приема ФЦП.

Один из редакторов в издательстве «Фабер и Фабер» сделал занятное замечание: «Книжка слишком легко читается. Люди могут заподозрить, что ее писал дилетант. Профессионализируйте».

В 1992 году я внес в книгу дополнения, во многом обусловленные тем, что я увидел на посвященной мигрени выставке, а также беседами с моим другом, отличным математиком и неврологом Ральфом Сигелом. Еще через двадцать лет, в 2012 году, когда я писал «Галлюцинации», я обратился к проблеме зрительной ауры с иной точки зрения.

Английские слова publish – «публиковать» и punish – «наказывать» действительно похожи и написанием, и произношением. – Примеч. пер.

В 1972 году мой отец консультировал нашего кузена Ала Каппа, который имел множество странных симптомов, ставивших в тупик его докторов. Отец поглядел на него во время рукопожатия и спросил: «Апрезолин принимаешь? (апрезолин – лекарство, с помощью которого контролируют кровяное давление)». – «Да», – ответил изумленный Ал. «У тебя СКВ, системная красная волчанка, вызванная апрезолином, – объяснил отец. – К счастью, если она вызвана лекарствами, то ее можно полностью излечить. Но если не перестанешь пить апрезолин, все кончится плохо». Ал понял, что отец, воспользовавшись своей безошибочной интуицией, спас ему жизнь.

Отцу платили той же монетой. Абба Эбан в некрологе на смерть моего отца, опубликованном в «Еврейских хрониках», писал: «Я помню, как в 1967 году, после Шестидневной войны, я ехал в такси через Лондон из Организации Объединенных Наций, и моя машина на красном свете светофора поравнялась с другим такси. Мой водитель окликнул другого: “Ты знаешь, кого я везу? Здесь у меня племянник доктора Сакса!” Я не увидел в этой похвале никакой для себя обиды и был страшно горд своим дядей Сэмом». Абба рассказывал эту историю много месяцев с неистощимым восторгом.

Энни Ландау, старшая сестра, в 1899 году покинула уютный Лондон и уехала в Палестину. В тех местах она не знала ни одного человека, но имела твердую цель дать разностороннее образование жившим в Иерусалиме еврейским девушкам английского происхождения – в те времена, когда большинство из них были неграмотны, страдали от бедности, не имели возможности получить образование и вынуждены было либо в подростковом возрасте выходить замуж, либо идти на панель. Эти несчастные не могли найти себе лучшего защитника, чем тетя Энни, чья идея женского образования способна была преодолеть любые культурные и политические препятствия. Легендой стали ее приемы, где собирались видные представители еврейской, арабской и христианской общин, а также англичане, жившие в Иерусалиме в соответствии с Британским мандатом. Школа, которой она руководила в течение сорока пяти лет, оказала огромное влияние и на становление современного Иерусалима (история Энни Ландау и школы Эвелины де Ротшильд, которой она руководила, описывается в книге Лауры С. Шор «Лучшая школа в Иерусалиме: школа Энни Ландау для девочек. 1900–1960»).

Макдональд Кричли в своей биографии Уильяма Р. Говерса, викторианского невролога (и ботаника-любителя), писал: «Для него неврологические больные были чем-то подобным флоре в тропических джунглях». Как и Говерс, я иногда вижу в своих пациентах с необычными нарушениями отличные от наших, экстраординарные сущности и формы жизни.

Примерно в это время мы обсуждали эксперимент с Лейбом Шейнбергом, моим шефом в колледже Эйнштейна. Он спросил: «Сколько пациентов у вас получают леводопу?» – «Трое, сэр!» – с готовностью ответил я. «Ха-ха, Оливер! – сказал Лейб. – У меня на леводопе сидят три сотни». Уязвленный его сарказмом, я заявил: «Зато о каждом своем пациенте я знаю в триста раз больше, чем вы о каждом своем». Серийность необходима – всякого рода обобщения делаются на основе обработки большой массы пациентов; но необходимо изучать и конкретное, особенное, глубоко личностное, поскольку природу и характер неврологического состояния невозможно определить, не занимаясь жизнью конкретного больного и не описывая его индивидуальный случай.

В августе 1969 года «Нью-Йорк таймс» опубликовала большую иллюстрированную статью Израиля Шенкера, где тот описывал случаи «пробуждения» моих больных с постэнцефалитным синдромом. Также он коснулся того, что я называл эффектом «йо-йо» (неожиданные колебания в реакции на препарат) – феномен, который не описывал никто из моих коллег и который не был отмечен в случаях с другими пациентами – до определенного времени (этот эффект тогда был назван эффектом «включения-выключения»). Леводопа была объявлена «лекарством, творящим чудеса». Я же, комментируя все это в статье, писал, как важно обращать внимание на образ жизни пациента и на обстоятельства, в которых он находится, а не только на то, как лекарство воздействует на мозг.

И страх, потому что, читая ее, я думал: а есть ли мне в этом мире место? Лурия уже увидел, сказал, написал и продумал то, что мне только предстояло сказать, написать и продумать. Я был так расстроен, что порвал книгу на две части (пришлось покупать один новый экземпляр для библиотеки и один для себя).

Возможно, в этом на меня оказал влияние Уильям Джеймс, который писал о своем учителе Луи Агассисе, что тот «запирал студента в комнате, заполненной панцирями черепах или лобстеров или раковинами устриц – без каких-либо книг или пособий, и не выпускал, пока студент не открывал все тайны и особенности этих объектов».

Все было иначе во время забастовки 1984 года, когда никому не позволяли пересекать линию пикета в течение сорока семи дней. Многие пациенты пострадали, а тридцать из них, как я писал в письме к отцу, умерли от недостатка ухода – несмотря на то, что сама администрация и временные служащие пытались оказать им помощь.

Раймонд Грин из издательства «Хайнеманн» (тот, который написал положительную рецензию на «Мигрень», когда она вышла в 1971 году) хотел подрядить меня на написание книги о паркинсонизме – «такой же», как «Мигрень». Это предложение и воодушевило меня, и расстроило: я не хотел повторяться, я чувствовал, что должен написать совершенно не «такую» книгу; но вот какую книгу я должен написать – не знал.

Когда несколько месяцев спустя я вернулся в Лондон, сам дядя Дэйв был уже смертельно болен. Я навестил его в больнице, но он был слишком слаб, чтобы долго разговаривать. Как это ни печально, но это был мой прощальный визит к человеку, который сыграл такую важную роль в моем детстве – роль наставника. А я так и не узнал, какой была моя мать в ее детские годы.

После смерти матери и по завершении «Пробуждений» (книга пока не имела заглавия) меня посетило странное, почти навязчивое желание читать и смотреть пьесы Ибсена. Ибсен взывал ко мне, он соответствовал моему состоянию, и именно его, только его голос я мог слышать и выносить. Вернувшись в Нью-Йорк, я сходил на все постановки Ибсена, которые там шли, но не увидел ни одного представления пьесы, которую особенно хотел посмотреть – «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Наконец в середине декабря я обнаружил, что она идет в маленьком театре в Северном Массачусетсе, и сразу же отправился туда, несмотря на плохую погоду и предательские дороги. Это было не лучшее из возможных представлений, но я отождествлял себя с Рубеком, художником, страдающим от чувства вины. Именно тогда я и решил назвать свою книгу «Пробуждения».

Оден также оставил в Нью-Йорке свой стереопроигрыватель и все свои пластинки (огромное количество со скоростью на семьдесят восемь и много долгоиграющих) и попросил меня «присмотреть» за ними. Я много лет хранил их и проигрывал, хотя с каждым годом становилось все труднее менять трубки на усилителе. В 2000 году я все передал в архив Одена Нью-Йоркской публичной библиотеки.

Русское издание данной книги называется «Потерянный и возвращенный мир». – Примеч. пер.

Его письмо зазвучало в совершенно иной тональности, когда он рассказал мне удивительную историю о своей встрече с Павловым: старик (Павлову было за восемьдесят), выглядевший как Моисей, разорвал первую книгу Лурии напополам, бросил к его ногам и закричал: «И вы называете себя ученым?» Этот поразительный эпизод Лурия рассказал с живостью и энергией, которые позволили мне осознать и комические, и трагические аспекты этой истории.

В 2007 году я начинал пятилетний срок в должности профессора неврологии в Колумбийском университете, и мне предстояло пройти медицинское собеседование, чтобы быть допущенным к работе в больнице. Кейт, мой друг и ассистент, была со мной, и в один из моментов беседовавшая со мной сестра сказала, что хочет узнать у меня нечто очень личное, а потому мисс Эдгар должна покинуть комнату.

– В этом нет необходимости, – заявил я. – Она посвящена во все мои проблемы.

И думая, что сестра хочет задать мне вопрос о моей интимной жизни, я, не дожидаясь вопроса, выпалил:

– Секса у меня не было тридцать пять лет.

– О, бедняга, – улыбнулась сестра. – Нам придется что-то решить с вами в этом смысле.

Мы все рассмеялись, потому что она просто хотела узнать у меня номер моего свидетельства социального страхования.

Только через несколько лет странные нестабильные состояния, которые я наблюдал у своих пациентов с постэнцефалитным синдромом, были отмечены у «обычных» больных паркинсонизмом, которых поддерживали леводопой. Эти пациенты, с более стабильной нервной системой, могли не обнаруживать описанные эффекты в течение нескольких лет (у моих же больных они развивались в течение недель или месяцев).

К 1978 году Китти решила выйти на пенсию. Мы думали, ей шестьдесят пять (обычный пенсионный возраст), но оказалось, что ей уже за девяносто и что она просто потрясающе молода и полна жизни (может быть, это следствие воздействия музыки?). На место Китти пришла Конни Томиано, энергичная молодая женщина со степенью в музыкальной терапии, которая применяла подходы, наиболее подходящие для пациентов с деменцией, амнезией и афазией. Мы с Конни сотрудничали много лет, и она все еще работает в «Бет Абрахам», уже в статусе директора Института музыки и неврологических функций.

В конце 1970-х и начале 1980-х годов я также проводил определенное время в клинике при колледже Эйнштейна, которая занималась болезнью Альцгеймера. И я подготовил пять длинных историй болезни содержавшихся там пациентов. Я послал эту рукопись своему бывшему шефу в колледже Эйнштейна, Бобу Кацману (тот отправился в Сан-Диего руководить отделением неврологии Калифорнийского университета). Но каким-то образом в суете переезда книга была потеряна – как и «Миоклония», которая так и не увидела свет.

Иногда пациенты сталкиваются с необычными дилеммами, и «Младшие сестры» в таких случаях демонстрируют нравственную широту и ясность ума. Одна из их пациенток, Флора Д., страдавшая паркинсонизмом, получала леводопу, которая вызывала значительное улучшение ее состояния, но одновременно провоцировала чрезвычайно отчетливые живые сны. Леводопа часто, в качестве побочного эффекта, вызывает эротические сны или кошмары, но Флора Д. видела инцестуальные сны, в которых ее партнером оказывался отец. Больная переживала чрезвычайно интенсивное чувство вины и была очень обеспокоена происходящим – пока не описала свои сны одной из монахинь, на что та сказала:

^>— Вы не несете ответственности за ночные сновидения. Все было бы совершенно иначе, если бы вы грезили наяву.

^>Сестра показала способность к четкой нравственной категоризации, соотносимой с типологией физиологических состояний.

Несколько лет спустя я изложил ее историю в книге «Человек, который принял жену за шляпу», в главе «Женщина без тела».

Я описал мистера Томпсона в книге «Человек, который принял жену за шляпу», в главе «Выяснение личности».

В начале 1990-х годов я познакомил Джонатана с Маршей Айвинс, астронавтом, которая летала на «шаттлах» (будучи на орбите, сказала она, она прочитала «Женщину без тела»). Теперь мы размышляли – а не отправить ли Яна в космос? Но пока единственно возможным мероприятием было отправить Яна в полет на тренировочном самолете астронавтов, который в просторечии называется «Рвотная комета»: взлетая и резко пикируя, этот самолет «оставляет» в своих пассажирах от ноля до двух граммов веса. Большинство людей ощущают разницу между начальным и конечным показателями, но Ян не почувствовал ничего.

Грыжа пищеводного отверстия диафрагмы (лат.). – Примеч. пер.

Я собирался написать историю этой пациентки и включить ее в книгу «Человек, который принял жену за шляпу», но прошло целых двадцать пять лет, и только тогда я смог сесть за описание СЧБ, уже для книги «Галлюцинации».

Первый раз я описал это в главе «Одержимая» книги «Человек, который принял жену за шляпу», но там я зашифровал личность Джона П., выдав его за пожилую женщину.

У пациента Жиля де ла Туретта было совсем другое заболевание – Туретт был объектом его эротической привязанности. Такого рода фиксация, как показал случай с Джоном Ленноном, может стать причиной убийства. Рана в голову привела Туретта к частичному параличу и афазии.

Когда «Заблудившийся мореход» вышел в свет, я получил письмо от Нормана Гешвинда, одного из самых оригинальных и креативных неврологов Америки. Его письмо меня взволновало, я немедленно написал ответ, но наша переписка не состоялась, поскольку Гешвинд стал жертвой катастрофического удара. Ему было пятьдесят восемь, и он оставил огромное наследие.

Мне очень хотелось общаться с глухими, и многие месяцы мы с Кейт посещали уроки американского языка глухих, но, увы, я совершенно неспособен к такого рода предметам и не смог научиться ничему, кроме нескольких слов и фраз.

В книге, которую я сейчас готовлю к выходу, я описал в деталях наши странствия по Европе, Канаде и США.

Эти исследования были популярным событием, и, среди прочих, на них часто присутствовали клиницисты, желавшие узнать, правильно ли они поставили диагноз. Однажды, я помню, мы исследовали мозг пяти пациентов, которым ставили диагноз «множественный склероз», и обнаружили, что во всех случаях он был неверным.

Тетушка Лен в сентябре 1977 года поблагодарила меня в письме за телеграмму, которую я послал ко дню ее рождения («Твое письмо согрело мое восьмидесятипятилетнее сердце»), а потом написала: «Смерть профессора Лурии была для нас шоком. Для тебя это, должно быть, тяжелый личный удар. Я знаю, как ты ценил его дружбу. Это ты написал некролог в “Таймс”?» Некролог написал я.

Выготский Л. С. Основные проблемы дефектологии. Введение // Выготский Л. С. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 5.

Зная о моей любви к ботанике, Том присылал мне все свои стихотворения о растениях. Получив от него «Настурцию», я ответил: «Надеюсь, что Вы напишете еще много подобных стихотворений, прославляющих растения, храбро расцветающие на пустырях, в канавах и каменистых расщелинах; помните, как Толстой вспомнил о Хаджи-Мурате, когда в придорожной пыли увидел сокрушенный, но все еще борющийся за жизнь чертополох»?

В начале 1970 года, когда Том должен был прилететь в Нью-Йорк, я сказал ему, что 21 февраля, как обычно, у Одена будет день рождения, и спросил, не хочет ли он пойти. Том отказался, и только в 1973 году, уже после смерти Одена, он высказался по этому поводу (в письме от 2 октября 1973 года): «Вероятно, Оден (если не считать Шекспира) был поэтом, который оказал на меня самое глубокое воздействие и помог мне полностью раскрыться в поэзии. Но кажется, я ему не очень нравился (или так мне говорили), однако это значит для меня ровно столько, как если бы я узнал, что не нравлюсь Китсу».

Об этом Том писал в своем автобиографическом очерке «Моя жизнь до настоящего времени»: «Теперь вышло из моды превозносить ЛСД, но у меня нет сомнений в том, насколько все это было важно для меня как для человека, так и для поэта… То, что ощущаешь под воздействием «кислоты», не подвластно обыденной логике; тебе открываются потрясающие возможности постижения бесконечности времени и пространства».

Несчастье случилось с Мадлен, когда ей было около пятидесяти. Избавиться от афазии ей так и не удалось, но она несла бремя болезни с таким остроумием и изобретательностью, так стильно, что придала этому заболеванию какой-то совершенно новый смысл.

После спектакля мы пошли за кулисы, чтобы увидеться с Каммингс, и я спросил ее, встречала ли она когда-нибудь в жизни людей с афазией. «Ни разу», – ответила она. Я ничего не сказал, но про себя подумал: «Это видно».

С тех пор я именно так отношусь к прочим работам, вдохновленным моими книгами, особенно – к театральной версии моего «Человека, который принял жену за шляпу», которую выпустил в 1993 году Питер Брук, и его же «Долине удивлений», а также к балету на музыку Тобиаса Пикера, написанному по мотивам «Пробуждений».

Актеры, которые должны были играть пациентов с постэнцефалитным синдромом, внимательнейшим образом, по минутам, просмотрели документальную ленту по «Пробуждениям», которая стала основным видеоисточником для художественного фильма, вместе со снятыми и записанными мною в 1960–1970 годы километрами кино- и магнитофонной пленки. Документальный фильм никогда не демонстрировался за пределами Англии, и на момент выхода на экраны голливудского художественного фильма было бы умно предложить его Общественному телевидению. Но «Коламбия пикчерз» настояла, чтобы мы не делали этого, поскольку это могло поставить под сомнение «аутентичность» художественной ленты – абсурдная идея.

Все это напомнило мне, как за пару лет до этого меня посетил Дастин Хоффман, который работал над ролью больного аутизмом в фильме «Человек дождя». Мы навестили в Бронксе одного моего молодого пациента-аутиста, а потом пошли прогуляться по ботаническому саду. Я разговаривал с директором Хоффмана, актер же шел в нескольких ярдах позади нас. Неожиданно мне показалось, что я услышал своего пациента. Крайне обеспокоенный, я обернулся и увидел Хоффмана, который что-то думал про себя. Но думал, используя в качестве инструмента голос и тело, то есть думал, действуя.

В течение последующих двадцати пяти лет мы с Робином оставались добрыми друзьями, и я по достоинству оценил не только его яркое остроумие и искусство неожиданных бурных импровизаций, но и широту его читательских интересов, глубину интеллекта и человечность. Однажды, когда я в Сан-Франциско читал лекцию, один из слушателей задал мне странный вопрос: «Вы англичанин или еврей?» «И то – и другое», – ответил я. «Вы не можете быть и тем и другим, – последовала реакция. – Вы можете быть только чем-то одним». Робин, который присутствовал в аудитории, вспомнил об этом эпизоде за обедом и, заговорив на в высшей степени английском, кембриджском английском, пересыпал его еврейскими интонациями и еврейскими афоризмами, дав поразительную по убедительности иллюстрацию тому, как это в действительности можно быть одновременно и англичанином, и евреем. Какая жалость, что мы не засняли тогда этот удивительный экспромт на пленку!

«Дай» – от англ. die – «умирать». – Примеч. пер.

Сесиль Хелман, происходивший из семьи раввинов и врачей, был также физиоантропологом, известным своими компаративистскими исследованиями нарратива, медицины и заболеваний народов Южной Африки и Бразилии. Исключительно вдумчивый ученый и чудесный педагог, он вспоминает свою учебу на врача в Южной Африке во времена апартеида в книге мемуаров «Шаман из пригорода».

Многие пациенты «Илон-Хауса» были заядлыми курильщиками (как и вобще многие больные шизофренией). Я не знаю, было ли это для них средством от скуки, поскольку в пансионате заняться было практически нечем; или же все дело было в фармакологическом эффекте никотина, который мог и возбуждать, и успокаивать. В больнице в Бронксе я наблюдал пациента, который страдал апатией и совершенно отстраненно сидел, пока не делал несколько затяжек от сигареты; тогда он становился оживленным, а потом возбужденным и гиперактивным, как при синдроме Туретта. Служащий называл его «никотиновым Джекилом и Хайдом».

Первая книга Темпл «Появление: с ярлыком аутизма» была опубликована в 1986 году, когда синдром Аспергера еще только начали распознавать. В книге Темпл говорит о своем «выздоровлении» от аутизма; в те времена люди считали, что больной аутизмом неспособен к продуктивной жизни. К моменту, когда я встретил ее в 1993 году, Темпл больше не говорила о «лечении» аутизма – речь шла только о силе или слабости характера, которую могут показать страдающие аутизмом.

Несколько поколений семейства Грегори особенно интересовались проблемами зрения и оптикой. В своей книге «Наследственный гений» Фрэнсис Гальтон возводит интеллектуальную историю семьи Грегори ко временам Ньютона, когда жил Джеймс Грегори, сделавший важные усовершенствования в ньютоновском телескопе. Отец Ричарда был королевским астрономом.

Позднее я обсуждал такого рода «фотографическое» зрение с Фрэнсисом Криком и написал о нем в 2004 году в «Реке сознания» – очерке для «Нью-Йоркского книжного обозрения».

Серия, названная «Путешествия по миру сознания», представляла ряд тем, которые меня давно интересовали, и среди них – синдром Туретта и аутизм. Через эту серию я также познакомился и с новыми объектами – людьми, страдающими синдромом Уильямса (о которых я позже писал в своей «Музыкофилии»), с сообществом слепоглухонемых каджунов, а также с глухонемыми, которые не имели языка жестов.

Имеется в виду эпизод романа Марселя Пруста «В сторону Свана» (цикл «В поисках утраченного времени»), когда пирожное «мадлен» пробудило у героя каскад воспоминаний.

Когда я вернулся, то отредактировал свои заметки, и вскоре журнал «Нэшнел джиографик» предложил мне опубликовать их в серии, посвященной путешествиям. В появившейся книге многие страницы были полностью идентичны рукописному оаксакскому журналу, хотя я и обогатил ее описанием прочих вещей, которые поразили меня на протяжении моего путешествия за папоротниками: шоколадных конфет и перца чили, мескаля и кошениля, Мезоамериканской культуры и галлюциногенов Нового Света.

Когда я показал Ральфу сложный рисунок мигреневой ауры (шестиугольники, геометрические фигуры различной формы, включая фрактальные), он проявил к этому огромный интерес. Он смог смоделировать некоторые из этих фигур на нейронной сети, и в 1992 году мы включили его работу в приложение переработанного варианта «Мигрени». Математическая и физическая интуиция Ральфа позволила ему осознать, что важнейшими факторами любых природных процессов, относящихся к любой науке – от квантовой механики до неврологии, – являются хаос и способность систем к самоорганизации, что привело нас к еще одному эпизоду сотрудничества, когда в новое издание моих «Пробуждений» мы включили наше общее приложение под названием «Хаос и Пробуждения».

Через несколько дней я получил от Крика ответ, в котором он попросил меня дать больше деталей, которые отличали бы моих пациентов с мигренью от совершенно замечательной пациентки, которую описали в своей работе 1983 года Джозеф Зил и его коллеги. Пациентка Зила, например, была не в состоянии налить себе чашку чая, поскольку видела неподвижный «ледник» чая, свисающий с носика чайника. Некоторые из моих больных видели такие застывшие картинки, но в быстрой последовательности, в то время как у больной, которую наблюдал Зил и которая утратила способность видеть движение после удара, эти картинки длились гораздо дольше – до нескольких секунд. Особенно Крику хотелось узнать, наблюдаются ли последовательные застывшие картинки только в промежутках между последовательными движениями глаз или также и во время этих движений. Он писал: «Мне бы очень хотелось обсудить эти вопросы, включая ваши положения о цвете как церебро-ментальном конструкте». Отвечая Крику, я детально описал различия между моими пациентами с мигренью и «слепой к движению» пациенткой Зила.

Фраза из первой строфы «Оды к греческой вазе» Дж. Китса «What mad pursuit». – Примеч. пер.

Джерри одновременно смог и восхитить, и озадачить аудиторию, когда сказал: «Сознание – это не компьютер, а мир – не кусок пленки», а итальянские слушатели услышали «мир – не кусок пирога». Это привело к страстному обсуждению в кулуарах конференции, целью которого было выяснить, что американский профессор хотел сказать своим афоризмом.

Английские слова tape «пленка» и cake «пирог» частично созвучны. – Примеч. пер.

Сначала Эдельман первым применил теорию отбора к иммунной системе (за эту работу он получил Нобелевскую премию), а впоследствии, в середине 1970-х годов, начал прилагать ее и к процессам, происходящим в нервной системе.

Искаженная цитата из повести О. де Бальзака «Старая дева». – Примеч. пер.

Мой друг и коллега Питер Джанетта (мы оба были аспирантами в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе) сделал открытие и разработал технику, которая полностью изменила жизнь (а кого-то и спасла от самоубийства) пациентов с невралгией тройничного нерва, невыносимой пароксизмальной болью в области глаза и на иннервируемой части лица, от которой (до работ Питера) не было лекарства и которая часто приводила больного к самоубийству.