В другое время княгиня Элеонора Львовна не стала бы выслушивать подобные обвинения в свой адрес. Она поступила бы примерно так: назвала бы внука "нахалом" или "невоспитанным грубияном", гордо встала бы с кресла и ушла, продемонстрировав обиду и возмущение. Но сейчас она на удивление Елизаветы не попыталась ни прервать его, ни возразить ему.
- Алексис, что с тобой? - с испугом и недоумением спросила Елизавета. - Ты никогда не позволял себе так разговаривать с бабушкой.
- Сейчас я похож на своего отца, не так ли, матушка? Во мне вдруг заговорили: его грубость, его нахальство и его бестактность. Увы, к моему великому несчастью, во мне помимо вашей крови течет и его кровь. И с этим ничего нельзя поделать. Я проклят! Я дитя двух врагов! Мы все прокляты! И это оттого, что мы связаны с этим человеком родственными узами. Но более других проклят я!
- Не говори так, прошу тебя! - слабым страдальческим голосом произнесла Елизавета.
- Простите меня, матушка! - с нежностью произнес Алексис, и голос его дрогнул. - Вы и без того очень слабы, а я делаю вам ещё хуже.
Он уткнулся лбом в материнское плечо, словно ребенок, ищущий утешения. Елизавета нежно обняла его, и под действием её нежности его тело стало сотрясаться от вырывающихся наружу рыданий.
- Мне так плохо, матушка! Я не могу представить, что было бы, если бы вас вчера не удалось спасти! Я очень люблю вас. И если он снова попытается причинить вам зло, я убью его. Пусть я стану отцеубийцей, пусть меня постигнет самая страшная божья кара, пусть надо мной навечно нависнет проклятие, но я сделаю это!
Княгиня Элеонора Львовна, безмолвная и холодная, как статуя, со стороны наблюдала за этой душераздирающей сценой. По её каменному выражению лица невозможно было определить, какие чувства она испытывала. Но в её глазах горел какой-то странный огонь. Она медленно поднялась с кресла и тихо вышла из спальни дочери, быть может, первый раз в жизни оставив свой уход незамеченным.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Доктор Валериан Макарович Мохин, по долгу врачевания пришедший проведать Елизавету, невольно застал душераздирающий нервный срыв Алексиса.
- Доктор, умоляю вас! - слабым, дрожащим голосом промолвила Елизавета.
Ее испуганно-вопрошающий взгляд, обращенный к нему, дополнил её слова. В этом взгляде доктор прочел: "Он так страдает! Сделайте что-нибудь, чтобы остановить эту невыносимую истерию! Кроме вас некому!" Подобный призыв о помощи читался не только в её взгляде, но и в каждом восклицании, жесте, всхлипывании молодого человека. Во всяком случае доктору не потребовалось каких-то дополнительных объяснений, чтобы понять, что от него требуется.