Старик вдруг, совершенно неожиданно, ощутил острый позыв к мочеиспусканию. Это было в самом деле неожиданно: послеобеденная истома, проходящая обычно лишь к вечеру, притупляла все ощущения. Старик не только любил, но и очень ценил такие минуты, которые иногда, при удачном стечении обстоятельств, складывались даже в часы; это было блаженное состояние, когда между телом и сознанием опускается тонкая, но плотная пелена приятного полузабытья, всеохватывающей расслабленности, и сигналы из внешнего мира или совсем не проникают к тебе, или проникают до предела ослабленными. И пока сознание, полностью или частично отгородившись от всякого рода раздражителей, как будто всего лишь мерцает, дух, напротив, пробуждается, проясняется и, лениво потягиваясь, обволакивает какую-нибудь одну-единственную, незамысловатую мысль. Словом, Старик долго не воспринимал напряжение, постепенно нарастающее в нижней части живота, не обращая внимания на мелкие покалывания, множащиеся и усиливающиеся в мочевом пузыре. И вот — этот неожиданный, словно приступ, позыв; вдвойне неожиданный потому, что ко второй половине дня организм Старика в основном успевал уже переработать и выделить то значительное количество жидкости — главным образом горячей воды, — которую он выпивал с утра. Старик открыл глаза — и тут его словно резануло что-то в области поясницы. Он стиснул колени и слегка наклонился вперед. Мышцы ног, ягодицы, сфинктер стремительно напряглись; напряжение охватило всю нижнюю часть тела, перехватив мочу, которая уже двинулась по каналу. Одна-две капли, может, успели все-таки просочиться; даже, скорее всего, так и было, хотя Старик все еще был способен — если не считать раннего утра — не мочиться по нескольку часов кряду. Правда, на белье у него постоянно появлялись желтые пятна, но свидетельствовало это не о деградации мышц мочевого пузыря, а лишь об отсутствии должного терпения: часто он, не дождавшись конца мочеиспускания, прятал в кальсоны еще капающий пенис. Старик оперся локтями на поручни кресла, потом обхватил руками поручни, обтянутые искусственной кожей, и слегка приподнялся на сиденье. Старуха сидела напротив, немного наискосок от него, с опущенной головой — и глубоко спала. Старик — может быть, от звука скрипнувшего кресла — поколебался с минуту, потом опять сел. Несколько секунд он не шевелился, потом осторожно откинулся на спинку, устремив куда-то перед собой невидящий взгляд. И медленно-медленно расслабил все мышцы, позволив моче вытекать из пузыря. Низ живота все еще был сведен болезненной судорогой, но по каналу уже спускалась, согревая пенис, приятная теплота. Старик закрыл глаза и блаженно вздохнул. Моча сперва растекалась широким пятном по толстой ткани кальсон, потом, пропитав ее, обильно хлынула дальше, омыв мошонку и быстро добравшись до заднего прохода. Старик всем своим существом отдался чувству освобождения, наслаждаясь теплом, которое охватывало тело. Черты лица его разгладились, сквозь опущенные веки мерцало неяркое розовое сияние — примерно так ощущается солнечный свет, падающий на закрытые глаза. Моча уже текла по ногам, пропитывала штанины; мокрая ткань быстро остывала. Но Старик этого пока не ощущал: моча все еще изливалась обильно, согревая кожу на ногах вплоть до щиколоток. Она намочила носки, полилась в шлепанцы, на пол. Наверное, что-то еще сочилось — тут Старик наконец открыл глаза. Старуха, видимо, какое-то время назад проснулась — и сейчас удивленно смотрела на Старика. Потом, переведя взгляд на его штаны, покрытые темными мокрыми полосами, на лужу, растекающуюся у ног, засмеялась, сначала Неуверенно, вполголоса, потом все громче. Старик слегка склонил голову набок, растерянно глядя на Старуху, потом засмеялся и сам. Они хохотали долго, самозабвенно, всем существом погружаясь в ощущение счастья.