— Вы так сильно ненавидите меня, капитан Морган?
— Нет, никакой ненависти я к вам не испытываю, но вы одна из звезд на моем небосклоне, которые все оказались метеорами.
— Это нелюбезно, сударь. Еще и недели не прошло с того дня, когда вы говорили совсем другое! — сказала она ядовито.
— Да. Это нелюбезно. Мне кажется, с этих пор любезен я буду только ради денег и своего возвышения. Прежде я старался быть любезным, так же как и доблестным, во имя одной лишь чистой радости сущего. Видите ли, я был честен с собою раньше, и я честен с собой теперь. Но эти две честности противоположны друг другу.
— Вас томит горечь.
— Нет. Я даже горечи не испытываю. Во мне больше не осталось того, чем питается горечь.
— Я сейчас уеду, — сказала она тихо и жалобно. — Вам больше нечего сказать про меня? И нечего попросить у меня?
— Нечего, — ответил он и принялся вновь строить золотые башенки.
С улицы вошел парламентер, который от радости, что все позади, порядком напился. Стараясь сохранить равновесие, он осторожно поклонился Исобель, а потом Генри Моргану.
— Нам пора отправляться, сеньор, — объявил он громогласно. — Дорога предстоит длинная.
Подведя Исобель к белой кобыле, он помог ей сесть в седло, и по его сигналу кавалькада тронулась в обратный путь. Исобель оглянулась. Видимо, она заразилась от Генри Моргана его настроением — на губах у нее играла недоуменная улыбка. Но тут же она наклонилась к шее кобылы и принялась тщательно рассматривать белую гриву.
Парламентер задержался в дверях рядом с Генри. Они оба смотрели на удаляющуюся вереницу всадников. Солнце вспыхивало на солдатских панцирях, и белая кобыла в середине живой изгибающейся цепи казалась жемчужиной в серебряной оправе.
Парламентер положил руку Генри на плечо.
— Мы умеем понимать друг друга, мы — мужи, вершащие важные дела, — произнес он заплетающимся языком. Мы же не дети, чтобы играть в секреты. Мы ведь мужчины, храбрые и сильные. И можем довериться друг другу. Если желаете, сеньор, то откройте мне заветную тайну сердца.
Генри стряхнул его руку с плеча.
— Мне нечего вам открывать, — сказал он резко.
— А-а! Ну, так я вам кое-что открою. Быть может, вас удивляет, почему муж этой женщины не отказался заплатить за нее такие огромные деньги. Она ведь всего лишь женщина, скажете вы. И есть много женщин, которых можно купить куда дешевле, иных так за один-два реала. Ее муж глупец, скажете вы. Но я не желаю, чтобы вы думали так о моем патроне. Он не дурак. Я объясню вам, в чем тут дело. Ее дед еще жив, а ему в Перу принадлежат десять серебряных рудников и пятьдесят лиг плодородной земли. Донья Исобель — единственная наследница. И если бы ее убили, или увезли… Но вы же понимаете, сеньор… Фр-р-р! Все богатство отходит королю! — Он засмеялся логичности своих рассуждений. — Мы понимаем друг друга, сеньор. У нас крепкие головы, а не хрупкие головенки цыплят. Двадцать тысяч дублонов… Что такое двадцать тысяч дублонов против десяти серебряных рудников? О, да! Мы поднимаем друг друга, мы — мужи, вершащие важные дела.