И вдруг начались странные перемены. Он обнаружил, что способен видеть сквозь закрытые веки, способен видеть все вокруг, не поворачивая головы. И врач, и жена, и священник, и даже комната отодвигались от него.
«Они движутся, — подумал он. — Я не двигаюсь. Я недвижим. Я центр всего сущего и не могу пошевелиться. Я тяжел, как вселенная. Быть может, я и есть вселенная».
В его сознание вливался низкий сладостный аккорд, звенящий, глубокий органный аккорд, и переполнял его, и словно порождался его мозгом, и наводнял его тело, и изливался на весь мир. С легким изумлением он заметил, что комната исчезла. Он лежал в бесконечном темном гроте, по стенам которого тянулись ряды толстых приземистых колонн из зеленого мерцающего хрусталя. Он по-прежнему лежал на спине, а длинный грот скользил мимо. Внезапно движение прекратилось. Его окружили непонятные существа с детскими телами, тяжелыми вздутыми головами, но без лиц. На месте лица виднелся только плотный гладкий слой кожи. Эти существа говорили и верещали сухими хриплыми голосами. Генри не понимал, как они могут говорить, если у них нет рта.
Очень медленно он понял, что это его поступки и его мысли, живущие у Сестры Смерти. Все они, едва появившись на свет, отправлялись жить у Сестры Смерти. Когда он понял, кто они такие, безликие крошки тесно сомкнулись вокруг его одра.
— Зачем ты меня совершил? — кричал один.
— Не знаю. Я тебя не помню.
— Зачем ты меня подумал?
— Не знаю. Наверное, знал, а потом забыл. Здесь, в гроте, память покидает меня.
Но они продолжали навязчиво спрашивать, их голоса становились все более и более пронзительными, и они заглушили великий Аккорд.
— Мне, мне ответь!
— Нет, мне!
— Оставьте меня, дайте мне отдохнуть, — утомленно сказал Генри. — Я устал, да и все равно мне вам нечего ответить.
Тут он заметил, что все они склоняются перед приближающейся фигурой, поворачиваются ей навстречу, дрожат, падают на колени и с мольбой тянут к ней руки.
Генри сосредоточил свое внимание на неведомом видении. Да это же… К нему шла Элизабет, маленькая Элизабет с золотыми волосами и лицом, полным юной мудрости. Ее стан обвивала гирлянда из васильков, а темные от странного недоумения глаза сияли. Она удивленно вздрогнула, узнав Генри.
— Я — Элизабет, — сказала она. — Ты не пришел повидать меня перед тем, как покинул дом.
— Да. Мне кажется, я боялся заговорить с тобой. Но я стоял в темноте под твоим окном, и я свистнул.
— Правда? — Она радостно улыбнулась ему. — Какой ты милый! Только я не понимаю, почему ты меня боялся, такой маленькой девочки? Дурачок.