Солнечный жар рушился с небес, как палящий ливень. Он ударялся о землю, а потом медленно вновь поднимался вверх, обремененный сыростью и тошнотворным смрадом гниющих листьев и корней. Жар свалил Кер-де-Гри на колени, но он тут же поднялся и побрел дальше. Генри Морган посмотрел, как он пошатывается, и с сомнением взглянул на тропу впереди.
— Не сделать ли нам привал? — сказал он. — Люди совсем измучены.
— Нет и нет. Мы должны идти вперед, — ответил Кер-де-Гри. — Если мы остановимся здесь, им будет только труднее встать потом и брести дальше.
Генри Морган произнес задумчиво:
— Но почему ты с такой жадностью стремишься осуществить мой замысел? Ты рвешься вперед, когда я начинаю сомневаться в себе. Что надеешься ты найти в Панаме, Кер-де-Гри?
— Ничего я не надеюсь там найти, — ответил юноша. Или вы стараетесь подловить меня, толкнуть на предательские слова? Я и сейчас, когда мы еще туда не добрались, знаю, что приз будет вашим. И признаю это, сэр. Но, видите ли, я как большой круглый камень, который покатился с горы. Вот и все, что ведет меня в Панаму. А столкнули с места меня вы, сэр.
— Странно, что я так возжелал Панамы, — сказал Генри.
Лейтенант с гневом повернул к нему раскрасневшееся лицо. — Не Панамы вы возжелали. Женщину вы возжелали, а не Панаму! — голос его был таким же горьким, как и его слова, и он прижал ладони к вискам.
— Правда, — тихо сказал капитан. — Правда, я возжелал эту женщину, но тем более это странно.
— Странно? — Кер-де-Гри вспыхнул бешенством, он закричал: — Странно?! Что странного в том, чтобы томиться по женщине, славящейся красотой? Или вы называете странным каждого из этих людей, всякое мужское начало на земле? Или вы пылаете богоподобной похотью?. Или у вас тело титана? Странно! Да, поистине, мой капитан, совокупление и его предвкушение — это нечто неслыханное в мире мужчин!
Капитан Морган был изумлен, но в нем шевельнулся и ужас. Словно перед ним прошел омерзительный немыслимый призрак. Неужели эти люди могут чувствовать так же, как чувствует он?
— Но мне кажется, это более, чем похоть, — сказал он. — Ты не можешь понять моего жгучего томления. Словно я необоримо стремился к какому-то непостижимому покою. Эта женщина — венец всех моих поисков. Я ведь думаю о ней не как о женском теле с руками и грудью, но как о мгновении безмятежного мира после бури, как о благоухании после барахтанья в смрадной грязи. Да, для меня это странно! Вспоминая прошедшие годы, я дивлюсь тому, чем занимался. Я сворачивал горы ради глупых золотых безделушек. Мне неведома тайна, превращающая землю в огромного хамелеона. Мои крохотные войны кажутся бессмысленными потугами человека, мне незнакомого, человека, который не ведал способов, заставляющих мир менять цвет. Я тосковал — в былые времена, — ибо каждое сбывшееся желание тут же умирало в моих объятиях. Не странно ли, что все они умирали? Нет, тайна мне неведома. И ты не можешь понять моего томления.