И вот в среду глубокой ночью (шла весна 1931 года) Эрни Лайл, проклиная луну, плелся на окраину города, где он уговорился встретиться с Дарки. На нем было старое пальто, за плечами болтался рюкзак.
Послышались шаги. Эрни торопливо перешел дорогу и, опасливо оглядевшись по сторонам, свернул в переулок.
Ну чего ради именно я должен, как дурень, таскаться везде с Дарки, спрашивал он себя. Жена права — скорее всего нас сразу и сцапают, когда мы будем садиться в товарный. А демонстрацию все равно разгонят.
Наконец Эрни добрался до окаймленной вязами дороги, ведущей от города к реке. Луна подмигивала меж веток деревьев, словно потешаясь над его опасениями. Он вспомнил ту морозную ночь, когда он, дрожа от страха, шел, чтобы встретиться в условленном месте с Дарки. Тогда они ездили воровать дрова. Но почему так жутко ему сейчас? Ведь он ничего не собирается красть, только хочет попасть в Мельбурн на демонстрацию. Может, он боится ареста за проезд зайцем в товарном поезде? Или беспокоится о том, что подумают и скажут люди?
Дойдя до моста Дилингли, Эрни оглянулся и посмотрел на редкие и тусклые огни города.
Или ему страшно потому, что городская беднота Бенсонс-Вэлли так забита и запугана, так привыкла молча переносить лишения, что относится подозрительно даже к тем, кто борется за ее права? Он знал — всем наплевать, никому нет дела до демонстрации, кроме Полковника Макдугала, который в сущности чужой в городе, да Тома Роджерса — тот возомнил о себе, будто он непогрешим, будто ему не страшно недовольство горожан, готовых ополчиться на каждого, кто поступает не так, как заведено. Полковник и Том да еще, пожалуй, Арти Макинтош и Спарко Ругатель — вот и вся их компания. Но Спарко ни к чему не относится всерьез. Только эти трое, если не считать Дарки. А никто не знает, что думает Дарки, даже он, Эрни Лайл, его закадычный друг.
Эрни Лайл впервые глубоко задумался обо всем этом. Почему он так трусит и чего опасается? Он пожал плечами, зашагал быстрее и вскоре свернул между двух трактиров Дилингли и пошел к кладбищу.
Что бы там ни было, а здесь и через сто лет все останется по-прежнему, философски утешал себя Эрни. Все в землю ляжем под белые плиты, и только сосны будут нас оплакивать.
— Ау-у! — заорал Дарки, выскакивая из-за дерева, без шляпы, в пальто, со скаткой через плечо.
Сердце у Эрни чуть не выпрыгнуло из груди.
— Здорово я тебя напугал, а? — спросил Дарки, хрипло смеясь.
— Да нет, не очень, — еле выговорил Эрни. — Что это у тебя? — указал он на бидон из-под керосина, который нес Дарки.