– На самовар.
– Дак вот взяла бы прямо самовар да им и доставала. На кой бес тебе ведро тратить, ежели прямо самоваром зачерпнуть можно. И канители меньше.
– Ой, к лешему, к водяному!
Баба постояла немного в раздумчивости, взяла второе ведро, не зная, доставать воду оставшимся ведром или не доставать. Решила не связываться и удрученно пошла домой.
«Ой ты, сухорукая, – подумал Куров, поливая ковшом рассаду, – не тебе бы, сухорукой, ходить по воду; ежели замуж выйдешь, дак одно от тебя мужику раззореньё».
Дашка, словно почуяв дедковы рассуждения, остановилась:
– Ты, дедушко, не знаешь, кошка-то жива у Африкановича?
– Кошка-то? Насчет кошки не знаю, а кот живехонек. Вон по мышей пошел. По капусте.
– К лешему! Я ему всурьез, а он только бухтины гнуть. Только и знаешь языком плести!
– Да я что, я пожалуйста. Есть у Африкановича кошка, только веревку-то надо бы подольше.
– Дак ты бы подоставал ведра-ти? – оживилась баба. – Третьего дня твоя невестка тоже ведро опустила.
Эта новость для Курова оказалась решающей. «Вот косоротая наша-то, – подумал он. – Тоже опустила ведро, а не говорит, молчит». Он дал согласие сходить за кошкой и подоставать ведра, а Дашка Путанка успокоилась и пошла щепать лучину, чтобы затопить печь.
От избы, в одной рубахе, в полосатых магазинных штанах, босиком шел Иван Африканович. В одной руке коса и оселок, в другой – сапоги. Вынул изо рта цигарку, положил ее на бревно и начал старательно обуваться. Когда обулся, то встал, потоптался для верности: не трет, не жмет ли где. Сел, оглядел улицу.
В солнечной, будто пыльной мгле по деревне ехал на кобыле бригадир. Иван Африканович подождал, пока он слезал на лужок и привязывал к огороду кобылу.
– Ивану Африкановичу, – сказал бригадир, подавая руку, и тоже сел на бревна. – Как думаешь, не будет дожжа-то?
– Нет, не похоже на дож. Касатки, вишь, под самое небо ударились.
Бригадир спросил про Катерину, не пришла ли; Иван Африканович только скорбно махнул рукой:
– Лучше не говори…
Затянулись, откашлялись и сплюнули оба, и кобыла обернулась на эти звуки.
– Сходил бы, Иван Африканович, за Мишкой, пусть трактор заводит, – сказал бригадир.
Он придушил окурок и подошел к пожарной колотушке. Колотушка – старый плужный отвал, висевший тут же у бревен, радостно загудел от ударов железкой, словно ждал этого всю ночь.
Тут же, успевший под утро остыть, стоял и Мишкин ДТ-54. Со стекла дверки, с внутренней стороны, глядела на деревню обнаженная женщина из «Союза Земли и Воды». Бронзовое туловище атлета, что в нижней части картины, наполовину закрыто темным пятном, Рубенс был безнадежно испорчен соляркой.