Разговор с Федором сильно развеселил Митьку. Он поглядел на запястье: золотые ленинградские часы, купленные с последнего рейса в Норвегию и как-то уцелевшие, показывали четверть второго. Если идти сейчас же в центр, на почту, то можно еще успеть послать телеграмму. Закадычному и верному дружку судовому электрику Гошке Вавилину.
Тот не подведет, в лепешку разобьется, а сотню достанет и пошлет телеграфом. «Ладно, успею и завтра, – решил Митька. – А пока займу у сестры или у Мишки Петрова». Надо же было отметить приезд?
Митька так и сделал.
Он весело, в каждой избе, выкидывал трешники и козырем ходил по деревне, а бабы с восхищением ругали его: «Принес леший в самый-то сенокос, ишь харю-то отъел. Только мужиков смущает, сотона полосатой».
Впрочем, в последнем намеке на Митькину тельняшку справедливости было уже мало, тельняшка в первый же день перестала быть полосатой. Евстолья дала Митьке рубаху Ивана Африкановича. Но Митьке в общем-то было уже все равно, какая рубаха висит на его кособоких плечах. Он то и дело посылал племянников за «горючим» в лавку, и ребятишки бегали охотно, поскольку деньги за пустые бутылки шли для них, на конфеты и пряники.
На третий день Митькиного загула пировали в избе у Мишки Петрова. Митька клонил голову на Мишкину гармонь. Он пел, осыпая пеплом папиросы гармонные мехи. И в перерывах между куплетами с горьким отчаянием растягивал губы, обнажая зубной оскал:
Течет речка, течет речка,
Серый камень точит…
Мишка, не зная слов, восторженно вскидывался, хотел подпеть и тут же затихал, а Пятак тоже добросовестно пытался понять Митькину песню. А Митька, с выдохом, со слезой и ни на кого не глядя, грустно пел свою песню:
Их, молодой жулик, молодой жулик
Начальничка просит:
– Ты, начальничек, ты, начальничек,
Отпусти до дому…
И-эх, соскучилась дорогая,
Что живу в неволе.
– Отпустил бы тебя до дому,
Да боюсь, не придешь.
Эх, ты напейся воды холодной,
Про любовь забудешь.
– Пил я воду, пил я белую,
Пил, не напивался,
Всю-то ноченьку, ночку целую
С милой целовался…
Течет речка, течет речка,
Серый камень точит…
Митька вдруг резко прикрыл гармонь:
– Ладно… Не унывай, мальчики. А ты, дед, чего, а? Пей! А мне до лампочки…
– Так он чего, – спросил Куров, – отпустил его начальник-то?
– А мне до лампочки… Кого?
– Да этого, что пел-то…
– A-а… Отпустил. – Митька, не чокаясь, сглотнул стопку. – Оне отпустят… Держи карман…
– А?
– Отпустил, говорю.
– А вот когда я в Сибире был, дак…
Никто Курова не слушал, все говорили каждый о своем, и Куров вежливо прислушался. Мишка начал рассказывать, как Иван Африканович сватал его на Нюшке и как они ночевали в Нюшкиной бане.