Его же настоящая утка, довольная, очищала сейчас на плесе перышки, смазывала их жиром, и молчала, молчала…
Зато подсадная утка охотника Журавля, теперь одна, без соперниц, взялась достигать дикого селезня.
И он услышал ее и оставил воображаемую утку.
– А ты говорил, – сказал Митраша, – он мчался за своей. Как же так?
– Очень просто, – ответил Мануйло, – у них время скорое: по-ихнему, время прошло, и догонишь ли еще ту, да и хватит ли силы отбить, а тут вон орет, разрывается.
Селезень так стремительно бросился к подсадной утке, что Журавль не успел выстрелить, и он потоптал. После того счастливый селезень стал делать свои обычный селезневый благодарственный круг. Журавль мог бы спокойно целиться, но ему вспомнилась его горячая молодость, когда он так полюбил свою девушку, что хотел присвоить себе всю природу и утвердил среди поймы свою мазанку. Весь мир на этой пойме ему явился, как возлюбленная.
Так, вспомнив себя, охотник не стал стрелять дикого селезня, и он улетел.
– Почему же он его не стрелял? – спросил Митраша.
Мануйло ответил:
– Это бывает.
Митраша почти рассердился.
– Как так – бывает?
– Очень просто, – ответил спокойно Мануйло, – налаялся охотник за день и уснул.
Еще светила лимонно-желтая заря, еще можно было хорошему стрелку схватить тень пролетающей крупной птицы, но маленьких ночных птиц уже не было видно, и слышались только их голоса. Ученые люди, конечно, знают и понимают все голоса на болоте. Но простые охотники всего за всю жизнь свою не узнают, и для каждого, самого даже хорошего, остаются такие голоса, что в темноте слышишь каждую весну и знаешь голос хорошо, а какой он сам, кто прокричал, не знаешь и не можешь сказать.
Вот когда пришло время к вечеру и маленькую птицу стало не видно, Митраша услыхал этот голос. Знакомый голос неизвестного существа, может быть, даже и не птицы, похож был на то, как если бы маленький конек-горбунок, летая по твердому воздуху, без перерыву стучал звонко и часто своими крошечными копытцами.
В свое время Митраша спрашивал отца своего, но тот тогда вслушался и стал дожидаться, когда оно повторится, а оно не повторилось тогда, и вот теперь явственно слышалось: конек скакал и стучал копытцами.
Услыхав теперь, Митраша толкнул Мануйлу и тихонько спросил:
– Это кто?
Как и отец тогда, Мануйло повернул лицо в ту сторону и стал дожидаться. Скоро конек опять застучал, и Митраша опять тронул Мануйлу и сказал тихонько:
– Вот!
Опять Мануйло молча проводил таинственный звук, и опять неведомая птица сделала круг и вернулась.
– Вот слышишь теперь? – опять тронул Митраша.