– Какая это у тебя такая душка?
– А птичка есть такая у каждого человека.
– Птичка?
– Ну да. Слышу рано: «пик-пик!»
– И что?
– Ничего… Она «пик-пик!», а я понимаю, это Пикалка зовет меня: «Ты бы, Куприяныч, чайку заварил, брюхо попарил». – «Матушка, – отвечаю, – вот как бы рад был чайку заварить, да где же это я себе чай достану?» – «Об этом не думай, – говорит, – вылезай с чайником, а я тебе чай достану, ты и напьешься моего чаю с брусничкой».
– Тихонечко нащупал свой чайник, выполз на волю, оглянулся, нет ли кого? Нарвал с кочки брусничного листу, корочку хлеба поджарил, заварил. На-ка, хлебни нашего чаю, пацан!
– А птичка улетела? – спросил Зуек.
– Какое там улетела! Эта птичка, милок, всегда со мной. Я брюхо парю, а птичка поет, и все веселеет.
В это время по железной бочке ударили, а после того заревело и радио:
– Подъем, подъем!
– Ну, милок, – сказал Куприяныч, – надо на поверку идти, прощай, мой дружок!
– Погоди, – попросил Зуек, совсем потеряв уже свою курьерскую важность, – скажи-ка ты мне, куда ты теперь?
– А к своим, вон они выходят: это олонецкие. А вон рядом выстраиваются – это орловские, там вон рязанские, там, гляди, татары лезут дуром, степные люди: леса не знают. Там вон китайцы тоже к нам попали с Дальнего Востока. Я всю нашу землю обошел – и лучше той земли не видел, где сам родился. Наши олонецкие сплавщики, по лесу нет никого лучше их. Пойду им помогать лес шкурить.
– А птичка?
– Со мной полетит и моя птичка.
– И она с тобой лес шкурит?
– Нет, птичка моя лес не шкурит, а только поет и меня утешает. Вот я и не злобствую и спокойно своего сроку дожидаюсь.
– Какого это срока?
– Своего сроку дожидаюсь, какой есть у каждого человека. Придет мой срок, – и я опять в лес на волю.
– И там хорошо тебе будет?
– Но-о-о!
– И птичка с тобой полетит?
– Там птиц всяких много, там им нечего нас утешать: там мы цари.
– И можно там приказывать птицам?
– Можно приказывать.
– И что?
– Все, что только нам захочется.
– И все нас там слушают?
– Но-о!
– И не работают?
– Милок, я же тебе русским языком говорил: мы там цари.
– Куприяныч остатки брусничного и хлебного чаю вылил на огонь, затоптал и неторопливо пошел.
А к берегу на карбасе подплывал с той стороны Сутулов и начал подниматься вверх с камня на камень на то свое место, откуда ему была видна вся работа в карельском сквозном горном лесу. Зуек подбежал к нему, весело поздоровался и тоже медленно стал за ним вслед подниматься с камня на камень, все выше и выше. На самом верху, откуда все далеко видно кругом, Сутулов остановился, воткнул свою палочку в торф, обнимающий карельские скалы, как шубой.