— Ты по Зимнему палил? — ужаснулась Алевтина.
— Другие палили. А мы, правда, холостым разок. Мне та честь не досталась, — с улыбкой сказал Степанов. — Но все же на «Авроре» службу нес…
И взял Алевтину за руку.
Она покорно и тихо наклонилась к нему. Он отвернулся и попросил:
— Отсядь, Аля, подальше. Напущу на тебя тиф, какая сласть…
Алевтина тихо улыбалась: теперь она будет комиссаршей! Таких бычков нетрудно брать на веревочку. Жалостлив! Ведь даже перекосился, когда она рассказывала, как ее били. А ничего, между прочим, особенного не было, раскокала флакон и получила за дело…
— Научите меня той песне, которую вы поете! — попросила она Степанова.
— Какой?
— Про огонек! Как жить скучает часовой…
— Ну давай! — согласился Степанов и тихонько запел:
Ночь темна, лови минуты,
Но стена тюрьмы крепка:
У ворот ее замкнуты
Два железные замка…
Через месяц они стали жить, как муж с женой. Евгений имел теперь фамилию — Степанов, Алевтина была супругой комиссара, не горничной, не прислугой господ Гоголевых, она была сама по себе хозяйкой, уважаемая женщина. Чтобы совсем забылось ненавистное прошлое, она попросила Родиона переехать в другую часть города — на Васильевский остров или хоть на Выборгскую.
— Почему это «хоть»? — насупившись, спросил Степанов. — Соображай, чего мелешь!
— Потому что на Выборгской одна мастеровщина, — сказала она, — хамье.
— Дура! — отрезал Степанов. — А ты-то сама из каких-таких дворян?
— Не из дворян, но жена выдающегося человека, — потупившись, произнесла Алевтина.
Переехали на Васильевский. Наступила голодная весна. Степанов пропадал на своем узле, часто не ночевал дома, а когда сваливался под бок Алевтине, скрипел зубами и выкрикивал страшные слова:
— Саботажники, шкуры, под расстрел подведу, тогда поздно будет…
Белые, опасные, неспокойные ночи бежали за голыми, без занавесок, окнами. Алевтина вглядывалась в молодое, смертельно измученное лицо мужа, в его завалившиеся глазницы, в его сухие губы и мечтала страстно, с тоской, с болью в сердце: пусть будет начальником, самым главным, одним над всеми, пусть его боятся, пусть проедется она, Алевтина, в красном, глазастом, могучем автомобиле, какой подавали иногда супруге присяжного поверенного Гоголева. Бешеное честолюбие грызло ее. Только бы дожить до своего часа, тогда она покажет, тогда все увидят. А пока что она дожидалась мужа, читала вволю книги про жизнь князей, баронов и маркизов, одевала Женьку во все господское, как одевали супруги Гоголевы своего Гугу: в кружева, в бархатные платьица, в какие-то особенные беретики и чепчики. И морковный чай она наливала в тонкие саксонские чашки.