— Да, — коротко ответила Лия. — А что?
— Когда я с ним прощался, он выглядел как-то кисло.
— Мне всё равно. — Она не хотела сейчас говорить о Вадиме Борисовиче. Только не на причале и не с Малиновским.
— Как знаешь. — И Малиновский вернулся к погрузке вещей — двух рюкзаков — его и Лии, а также канистр для бензина — на стационаре заканчивалось горючее.
Лия вдруг вспомнила, как Саша, когда только-только стал заведующим «Тайгой», порывался всё здесь сжечь — ему не хотелось возиться со студентами и практиками. Лазарева криво усмехнулась собственным мыслям:
«Лучше бы он всё здесь спалил дотла».
И тут же одёрнула себя, обругав за подобные мысли — «Тайга» была не виновата в том, что Ильинский скурвился.
— Саша, — позвал дядя Витя. Шипящие у него отчаянно свистели. — Отвяжи, пожалуйста, лодку.
Малиновский пожал плечами и, проверив ещё раз, хорошо ли легли в «багажник» его вещи, прошёл к зарослям ив, ветви которых почти касались воды, и отвязал от ствола одной из них тонкую цепь.
— Вот спасибо, — поблагодарил Корнев. — Сложи её на нос лодки.
С тихим позвякиванием цепь легла на деревянный нос, иногда особенно звонко постукивая о металлические полоски обшивки по краям.
Сегодня этот звук показался Лие особенно печальным.
Небольшой причал, сколоченный из трёх узких досок, закреплённых рейками, поскрипывал под ногами, когда Лия шла по нему к лодке. Она не оборачивалась — если мальчики и пришли, то стояли слишком далеко и высоко, чтобы она их видела. К тому же они уже попрощались.
«Если я обернусь, то пропаду», — неточные, подёрнутые туманом воспоминаний, слова Дейнерис Таргариен[7], которую Лия никогда не любила, вдруг всплыли в памяти. Сейчас они были как никогда точны.
Дядя Витя подал ей руку, и Лия, негромко вздохнув, перекинула ногу через борт и оказалась в лодке. Рассеяно поправляя ремешки оранжевого спасательного жилета, она присела на деревянную перекладину, служившую сидением.
На сердце у неё было тяжело, хотя, по сути, она должна была радоваться — больше никогда ей не придётся видеть Ильинского, не придётся смотреть на то, как он уходит — из домика, из кухни, из её жизни.
Лия понимала, что даже если она уедет из «Тайги», то «Тайга» из неё — нет. Никогда. Стационар, Ильинский, всё, что между ними было, будет преследовать её вечно. Хотя… А действительно ли между ними что-то было?
Погружённая в свои мысли, Лия отрешённо смотрела на то, как клонившееся к закату, неожиданно обжигающее солнце бросает косые лучи на мокрые листья прибрежных ив. Ещё несколько мгновений, и она больше никогда всего этого не увидит. И не вспомнит.