— Думаешь, это шутка? — спросила она, держа руки на клавишах и глядя прямо перед собой.
Хотя я знал, что она обращалась ко мне, я все же оглядел класс.
— Извини? — спросил я, указывая на себя большим пальцем.
— Для меня это важно. Это мечта. Я не хочу, чтобы ты все испортил.
— Я не испорчу.
— Испортишь. Ты не чувствуешь того, что чувствую я. Я это знаю.
— Нет, чувствую.
— Правда? — спросила она, повернувшись и пристально посмотрев на меня.
— Да.
— Ты ничего не знаешь о Бетховене, не так ли? А что насчет Моцарта? О нем ты что-нибудь знаешь?
— Я знаю достаточно.
— Не думаю, что знаешь. Разве ты не считаешь, что художник должен знать работы Пикассо? Архитектор должен знать, кто такой Фрэнк Ллойд Райт? А композитор должен знать все, что нужно знать о тех гениях, которые могут научить тебя? Я верю в это всей душой, Блейк, — умоляющим тоном объяснила она. Я понял это четко и ясно. Она была права, для нее это значило больше, чем для меня, и я не мог ей все испортить.
— Расскажи мне.
— Что?
— Расскажи мне о Бетховене.
— Слишком много рассказывать.
— У меня есть время. — Оно у меня действительно было. У меня была вся оставшаяся жизнь, и я бы смотрел в те глаза до конца своей жизни.
— Что ты о нем знаешь?
— Э-э.
— Я так и думала.
— Просто расскажи мне какой-нибудь факт.
— Зачем? Тебе ведь все равно.
— Не все равно. Я хочу знать. Давай. Расскажи мне, — умолял я.
— Он был ужасным человеком, постоянно враждующим со своей семьей и коллегами. Ты знал об этом?
— Нет.
— Ты знал, что он болел? У него были различные болезни и недуги.
— Правда?
— Да, думаю, это помогло ему.
— Что ты имеешь в виду?
— Это отражает его борьбу, за которой последовал триумф. Это так печально и эмоционально.
— Разве твоя мама еще не приехала, чтобы забрать тебя?
— Нет. Мой отец поговорил с твоим отцом. Он сказал, что не против, если я останусь и позанимаюсь еще час. Тебе бы стоило сделать тоже самое. У меня есть всего лишь месяц, чтобы привести тебя в форму.
— Ты ведь понимаешь, что мой отец не выгонит тебя из-за меня?
— Да, я знаю, но все же предпочитаю сдержать свое обещание.
После того дня я узнал все, что можно было узнать о Бетховене, и Дженни была права. Это повлияло на мою игру. Я не мог дождаться занятий в среду, чтобы рассказать ей о том, что я узнал. Жизнь Бетховена была, как говорится, не сахар. У него была тяжелая жизнь, и к двадцати восьми годам он полностью потерял слух. Хотя это его не остановило, он превозмог свой недуг и продолжил сочинять некоторые из самых потрясающих композиций в истории. Даже мой отец высказался по поводу моих непрошеных занятий. Я делал это не для него; я занимался ради нее, ради Дженни.