— Айда! — сказал Бектурган.
Осторожно, без брызг, я окунул ногу в прохладную воду. Ввел бредень. И пруд пошатнулся, будто его приподняли. И опять опустили с глухим ударом. Рыбы шли веером, неглубоко от поверхности, рассекая ее розовыми плавниками. Не дойдя до нас, развернулись, отпрянули. И одна перевернулась жирным литым боком, послав мне в глаза медный отсвет.
Бектурган двигался плавно. Охватывал пруд полукругом. Отталкивался от илистого дна. Выпрямлялся, сгибался в поклонах. Я чувствовал сквозь прохладную замутненную воду близкое колыхание рыб. Гладкое, сильное тело скользнуло мне по бедру. Другое тупо и сильно ударило в голень.
Девушки в красных одеждах медленно сходились к воде, мне казалось, что в руках у них бубны и они идут пританцовывая, Людмила среди них и рыбовод в очках, и они двигались все вместе, танцуя, позванивая, и большая круглолицая Фрося, держа у груди рогожу, шла в их хороводе.
— Иди на меня, — сказал Бектурган, — по дну, по дну волоки.
Грохотали бубны. Воду рыли тупые большеротые морды. Сталкивались головами со звоном. Плюхали гулко боками. Все мы двигались словно в ритуальном танце, выкликали кого-то и славили.
— Сжимай! — кричал Бектурган, задыхаясь.
Казалось, рыбы впряглись вместе с нами в бредень и рвали постромки. Выпучивали на мгновение солнечные глазищи. Перевертывались, показывая отливающие синевой животы.
Они терлись одна о другую, и от их трения вскипала вода. Перед лицом моим взорвался столб черной грязи. Из него вырвался золоченый мордастый идол. Треснул всеми растопыренными плавниками. И снова осел в черноту.
Рыбы скакали, словно сбрасывали с себя водяные одежды. Вылетали, обнаженные, к солнцу, блестя наготой, белогрудые и прекрасные.
Я был весь мокрый, весь избит, исцелован рыбами. Ликовал и славил того, кто слал нам с неба тяжелые золотые удары.
Работницы вынимали из бредня рыб. Стискивали им головы и хвосты, прижимали к животам и несли, как грудных детей. Клали в корыта, как в водяные купели. Закрывали рогожами.
Людмила стояла в потемнелой рубахе по колено в воде. Влага вылепила ей под рубахой крепкие полушария, набухшие от прохлады соски. Она пробиралась ко мне сквозь серебряный бой и плеск.
Я придерживал за хвост огромную рыбину. Людмила наклонилась, поддела ее на ладони, подняла.
— Ну вот, дарю тебе рыбу, запомни! — сказал я.
Все уходили наверх. Я стоял у взбаламученного, опустелого пруда, смотрел, как она уносит драгоценную рыбу и знал, как дороги и бесценны для нас эти минуты.
Мы отвезли рыб к садкам, маленьким водоемам в тени кустов. Рыбовод шприцем вводил под плавники стимулятор роста, чтоб скорей доспела икра и молока. Рыб выпускали в садки, где они будут зреть до утра.