Из штаба прибыл делегат связи с неутешительными новостями. Левее Артюшкино фронт был прорван, противник занял бывшие позиции 281-й дивизии под Ильеши и Терпилицами, пытаясь общим ударом с юга на север выйти широким фронтом на Таллинское шоссе. Обойдя позиции наших войск, немцы вплотную приблизились к Бегуницами и захватили Гомонтово. Задача курсантов остается прежней — сдерживать «десант противника», перекрыв дорогу на Красногвардейск. Командование до сих пор не верило, что против нас находится 8-я танковая дивизия, полагая, что основные события развертываются севернее, на Таллинском шоссе. В отношении моей группы, ни каких указаний не поступило. Ожидался приезд члена Военного Совета армии, который лично будет разбираться в обстановке и покарает паникеров. Причиной такого недоверия послужило то, что до сих пор работает пригородное железнодорожное сообщение на Лугу и дачники ежедневно благополучно мотаются туда-сюда. Части нашей 8-ой Армии пытаются вернуть Кингисепп, ведя бои в его пригороде и верить, что немцы вплотную подошли к Красногвардейску, являющемуся крупным транспортным узлом, кому-то в верхах очень не хочется. А еще страшно докладывать в Москву о прорыве вглубь нашей обороны. Интересно они, что надеются, что все «само рассосется». Может и меня не торопятся отзывать с фронта, что бы по прибытии к месту службы не доложил обстановку в штабе Западного направления.
Весь день на рубеже батальона шли тяжелые бои. Как Золотарев умудрялся держать оборону, растянутую на десяток километров, такими силами, я просто не представляю. Трофейные мины установили на танкоопасных направлениях и дорогах. Но что такое три десятка мин на такой участок. Хорошо, что немцы этого не знали, и после первых подрывов действовали крайне осторожно.
А для моей группы появилась работа. В нашем тылу участились случаи обстрела обозных колон и групп красноармейцев. Пограничники, которым изначально и вменялось в обязанности наведение порядка в тылах обороняющейся армии, были заняты отражением атак врага, поэтому Золотарев обратился ко мне. Отказать в ситуации, когда на передовой каждый штык на счету я не смог, да и не собирался. В строю у меня остались только пограничники, всего четырнадцать человек. Остальные или выбыли по ранению или незаметно растворились в создаваемых подразделениях, занимая должности младших командиров.
Мудрить не стали, а на своей машине, выдвинулись к месту последнего, известного нам, обстрела. Немецкие диверсанты настолько обнаглели, что даже особенно не скрывались. За несколько часов поисков мы не только вышли на их след, но и обнаружили место дневной остановки или временной стоянки, а скорее всего сеанса связи. Фашисты укрылись в кирпичных развалинах небольшого строения. Все были в форме красноармейцев, надетой прямо поверх немецкой, очевидно рассчитывали при прорыве своих танков, по-быстрому ее скинуть, что бы не попасть под «дружественный огонь». После наблюдения и выявления часовых, убедившись, что вся группа в сборе решили атаковать. Поскольку пленные нам особенно были не нужны, разве что радист мог представлять интерес, решил людьми не рисковать. Огневой контакт был коротким и жестким. Несмотря на отличную подготовку, против гранат немцы ни чего сделать не смогли. Одного часового пограничники взяли живым, так что допросить было кого, остальных посекло осколками гранат. Одна из комнат, где собралось большинство фашистов, выглядела особенно неприятно. Намокшая от крови форма, тяжелый запах и вид тел, лежащих в неестественных позах, вызывал неприятные ассоциации со скотобойней. И все же с одним тяжелораненым я успел переговорить, прежде чем он умер. Перед смертью многие тайны становятся неважными, фашист хотел жить и даже понимая безнадежность ранения, все равно пытался доказать свою ценность, что бы его скорее доставили в госпиталь.