Дом Степана Малышкина был обычным рубленным из лиственницы пятистенком с сенями и крытым дощатым двором с той лишь разницей, что его стены украшали окна в резных наличниках и окрашенных ставнях. Сегодня они были закрыты и блестели свежей синей краской в каплях недавнего дождя. Из ворот дома вышла с коромыслом статная баба.
— Доброго здравия, хозяин дома?! — Окликнул её Усков сдержанным голосом.
— И тебе не хворать! Куды он денется, ирод окаянный! Пьет уже пятый день, не просыхая, как должности лишился за тех бандюгов, которыми командовал убиенный ординарец этого начальника из Новосибирска!
— Так я зайду в избу?
— Заходь, Гриня, коль тепереча ты начальник! — Марья оправила платок, бросив синь глаз на любовника. Родичи сосватали её за вдового Малышкина, так уж судьба распорядилась, что не жена она первому парню деревни Григорию Ускову, а лишь замужняя баба для тайных утех на сеновале… Начальство отнюдь не голодало, потому с Малышкиным сытно, а с Усковым сладко. Чем бездетной не счастье! Григорий потоптался на месте, и уже стукнув о ворота кованым обручем, бросил женщине:
— Слышь, Маша, в комендатуру прибыл баркас с рыбой и икрой для продажи в магазине комсоставу. Там это еще, черные романовские полушубки по 40 рублей! Я распорядился для тебя, чтобы выдали бесплатно! Собака на привязи?!
— Он её вчера пристрелил, а потом сам застрелиться хотел, но сосед ружье отобрал и в лес ушел к деду на пасеку. Ты же знаешь Тимоху, наверняка ружьишко на медовуху там и променял. За полушубок спасибо… На голом теле когда смотреть его будешь?! — Мария повернулась и пошла к колодцу, заливаясь смехом.
В горнице было сумрачно. Лишь через щели ставен сочился багряный лучик вечернего солнца. Малышкин лежал одетый поперек кровати с зажатой в руке початой бутылкой «Московской». На полу валялась заблеванная наволочка, рядом вспоротая перьевая подушка, кухонный нож, да стояла дюжина опорожненных бутылок, тут же — кусок вяленого мяса, облепленного мухами. Усков сел на сундук и окинул взором комнату. Здесь он был впервые. Обычный крестьянский дом с огромной русской печью, полатями и самодельной мебелью, среди которой новый буфет с посудой и портретом вождя из газетной вырезки на стекле выглядел барской роскошью. «Да, не густо тут у бывшего коменданта, да и по углам пусто, как у нас». Григорий закурил, размышляя: «Три года ты в комендантах, гражданин Малышкин, и вот бесславный конец, а все потому, что свято поверил ему!» — Усков перевел взгляд на улыбающегося Сталина и громко произнес:
— А нет, Степа, надо себе и только себе верить! Давай вставай, нового коменданта угощай! — Затушив окурок об стекло буфета, за которым поблескивал глаз отца народов, Григорий начал трясти за грудки всхрапывающего хозяина дома.