– Тебе воды, Черторогов?
– Может, тебе лежать неловко? Может, повернуть тебя?
– Оставьте его, – сказал Игнатий Некрасов, – ему уж ничего не нужно.
Он утер глаза кулаком и сказал, усиливая голос, как бы желая пробиться сквозь бесчувственность Дениса:
– Черторогов, милый ты мой! Если ты меня слышишь, то знай, что мы все тут стоим возле тебя, весь третий взвод. И знай, что ты наш дорогой герой, и мы все гордимся тобой, что ты не пожалел своей молодой жизни для родины…
Денис шевельнулся. Все умолкли, и в тишине пронесся предсмертный шепот Дениса:
– А… что ж… тут особен…
Он не докончил, вытянулся и затих. Бойцы переглянулись и стащили с головы каски. А Линейкин сказал:
– Отчаянный парень. Что говорить, настоящий астроном! Жалко его. Ну да что ж, ни моря без воды, ни войны без крови.
Они положили Черторогова на шинель, шагая в ногу, понесли его к могиле.
Там я и видел его в последний раз. Это был девятый час пребывания Дениса на фронте.
Невдалеке под холмом радостно обнимались бойцы Волховского и Ленинградского фронтов, наконец соединившиеся. Осада была пробита. Я поехал вперед, не дождавшись погребения Черторогова…
А вот сейчас он сидит вместе со мной в машине и рассказывает обо всем этом своим ровным гудящим басом:
– Закваска у меня все же уральская. Как стали меня тащить в землю, так я застонал. Ну, стало быть, отставить могилу и – в медсанбат. Дырок на мне много, а в общем, все не смертельные. Заштопали меня в госпитале, и, в общем, я сделался такой же, как был, целый, гладкий. Только стал поразговорчивей. Должно быть, через эти дырки маленько выпарилась моя диковатость. Вернулся, стало быть, в строй. Ну, и вырос на работе, как видите. Бывал после этого во всяких переделках. Но никогда не забуду того дня, как шел к дзоту под пулями. Особое ощущение, знаете. К тому же был необстрелянный. Первый день все же…
– А вы понимали тогда, что совершаете подвиг?
– Умом-то я понимал, но мне было страшно, а я полагал в ту пору, что настоящему герою не должно быть страшно. Понимаете?
– А по вас не было видно, что вам страшно. У вас, помнится, был такой спокойный и даже небрежный вид.
– Гордость. Страх страха сильней, чем страх смерти. Уральская гордость. Эге, да мы скоро приедем!
Мы свернули в лес и поехали по деревянному настилу, так называемой лежневке. Машина прыгала на бревнах, Черторогов морщился. Видно, давала чувствовать себя недолеченная нога. Но он не жаловался и только один раз при сильном толчке прошипел сквозь зубы:
– Рвань дорога…
Я предложил поехать тише.
– Нет, нет, – запротестовал он, – я так спешу! Сегодня ко мне прибывает пополнение, почему я и ушился до времени из госпиталя. Наступаем вовсю, а новобранцев, знаете, надо по-особому вводить в бой. От этого многое зависит. По себе знаю. Так что, пожалуйста, давайте поскорей. Я вас за это шоколадом угощу. У меня из госпиталя…