И не повернется язык ту хоромину могилой назвать, потому как растворится земля и примет в свои холодные объятия золотой челн с крепко уснувшим Молодым Князем. Давно знал свою долю Радсей и встречал ее спокойно, уверенно, а может, уже уплывал мечтами на ложе Рыжекудрой Красавицы, как знать, что за думы были сейчас в его русой голове.
Молчал Радсей, видно, уже давно со всеми простился, равнодушно принимал сочувственные взгляды и вздохи Леды, не одаривал подругу улыбкой. Потухли голубые очи, словно и впрямь уже различали незримые пути, неизвестные простым людям, твердо стоящим еще на земле. Тонка грань между Тьмой и Светом, близки Миры Живых и Ушедших. Радсей на распутье сейчас посреди двух дорог. Только шаг сделать осталось, один лишь шаг.
Все прощальное застолье просидела Леда рядом с Радсеем, как заведенная кукла, даже прежде и представить не могла, как это будет ей тяжело. Никого в своей жизни не приходилось Михайловой самой осознанно провожать, слишком мала была, когда покинули этот мир обе бабушки и единственный дед, которого еще крохой застала. Новые чувства поднялись-восстали из самых темных закоулков души, словно заглянула Леда за край, вдруг узнав цену каждого прожитого дня, каждого солнечного утра, каждого доброго слова. Эхом отдавались в памяти чьи-то давно забытые речи:
— «Гости мы здесь, непрочно все, не навсегда. Ушедших раньше тебя не забывай, может, встретят еще. Живи и помни…»
За столом ели медленно, будто нарочно тянули время, и все молчком, если бы не протяжные песни из соседних палат, вовсе жутко было бы, морозец по коже полз. Годар сидел супротив брата и Леды, но мимо глядел, и на него самого девушка не смела поднять глаз. Место хозяина дома на сей раз пустовало, словно оставленное для незримого Духа, что поможет перейти Живому за последнюю черту. Верно, для того же незримого Провожатого поставлены были на столе серебряная братина с чеканным узором, стопка блинов да миска пшеничной кутьи.
Вот поднялся Годар, первым отпил из широкого сосуда медовой воды, после передал Радсею и пошла по кругу тяжелая чаша, чтобы вернуться на прежнее место почти пустой.
— Легкой дороги тебе, брат, и сладкой жизни на новом месте. Нас не забудь, а уж мы тебя обещаем помнить.
Склонил голову Радсей и тихо шепнул Старшему:
— Медлишь напрасно, давно я готов. Доставай же Царевин плат, заждалась меня Златоволосая, негоже ее дальше томить. Пусть простит меня небо, пусть простит лес и поле, если в чем-то я виноват, также перед людьми винюсь, сам ни на кого не держу зла. Ухожу с миром. Прощайте!