Но вот стихли песни и причеты. Подняли жесткие пальцы край покрывала. Леда несмело подняла глаза и ахнула, встретившись с янтарными очами Суженого.
— Как и жил без тебя… как ел, пил, веселился, ничего ранешнего не помню… А ты пришла и будто заново народился… Словно в первый раз Солнышко увидал…
— Тогда уж Луну…
Сдержанно коснулся губами дрожащих губ, поправил платок на волосах, открвая бледное личико, и подал руку, чтобы вместе взойти на крыльцо. А позади уже подружки верещали, подначивали:
— Первая, первая ступай, чтобы самой править, самой верх держать!
— Да мне то и не надобно вовсе… — еле вымолвить и могла.
Годар усмехнулся, на руку подхватил невесту и под общий восторг, вместе поднялись они в терем. Вместе будут править, уважая, и друг дружку любя. Однако, все ведали, что сапог мужской первым порог перешел, как же иначе-то… Все правильно!
И началось большое свадебное застолье — красный стол, княжий стол, каравайный обед. Угощение подавали в строгом порядке: холодное (окорок, голова баранья, студень с дрожалкой в два пальца сверху), затем горячее (похлебка из гусиных потрошков), жареное (поросята и телячья вырезка), каша, пшенник, сальник, пряники, хворост и сладкий пирог.
Высился посередине стола свадебный каравай. Делил его женихов дружка — хряпчий. Лукаво на Радунюшку поглядывал Михей, ловко разрезая ножом хлебные завитушки сверху. Первую долю от свадебного каравая получали молодые — жених и невеста.
А как понесли горячее с новой силушкой зазвучали песни, в которых величали молодых Солнцем и Месяцем, сравнивали с голубем и голубкой, желали долгих счастливых лет и многих детишек. Вокруг стола игрища начались, всякие девичьи забавы, кто-то шустрый уже успел и башмачок и Леды с ноги стянуть, пришлось Князю и его выкупать. Пиво и меда реками лились, только вот молодым едва позволили пригубить хмельного. А уж советов сколько было по части будущей ночи… Леда только глаза опускала, но как же смеялась в душе. Дружки сперва робели Грозного Князя, а ну как осерчает за баловство, ан нет, тоже улыбку прятал, смотрел весело. Под столом невесту за руку держал, время от времени бережно пожимал холодные пальцы, а потом и вовсе шепнул на ушко: — Измерзлась вся без меня, теперь сам буду греть ночами, может, нам и одеялко не занадобится…
Сердце бешено колотилось от этих слов, сладко стонало тело: «Неужто близок час и останемся мы одни на широком ложе…» И мысли сбивались: «Ой, мамочки… Скорее бы уже все ушли… не хочу, не буду, страшно-то как… уж, скорей бы, скорей… скорей».
За такими думками и сама не поняла, как велели из-за стола подняться, и снова обожгло лицо дыхание Змея.