— Заступа! — по обрыву, в ручьях песка, съехал Федор. Лицо перекошено, рот кривой, гляделки чуть не выпали из глазниц. Переживал рыжий — приятно.
— Победил я его, но уж это как водиться, — напыжился Бучила, отплевавшись грязью и опавшей хвоей. В горле першило, очень хотелось пить. — Пока ты дурака ва… — Рух резко заткнулся. В висках противно и тревожно затюкало. Правый глаз непроизвольно задергался. Протянувшиеся по берегу, плоские, сглаженные ветром и снегами курганы, раскопаны все как один. Причем недавно, словно землекоп только взял и ушел, испугавшись неистового Федора, воплей и суеты. Земля на отвалах была еще влажная, темная, из глубоких могильных ям тянуло холодом, сыростью и ушедшей зимой. По спине пробежали ледяные, костлявые пальцы, провели по позвоночнику и крепко сжали кадык. Через могильные ямы тянулся слой жирной, синей глины. «Из такой свистульки быделать» — закралась в голову дурацкая мысль. Такие, чтоб народ на века запомнил потом. Как в том году, дурачок юродивый из Завидова, Ефимка Козел, известный мастер свистулечных дел, совсем головенкой тронулся, налепил свистулек в виде голых попов, солдат, да князей, ну а дуть в энти свистульки надо было понятно с какой стороны… Сраму было… Забрали Ефимку с торга и никто больше его не видал. К чему это? Ах да, юродивые…
Рух повернулся медленно и обреченно, так приговоренный всходит на плаху под вой и стоны толпы. Здрасти, давненько не виделись. Густой подлесок исторг на песчаный обрыв фигуру в мешковатой одежде до пят. Давешний монах-дурачок. Легкий ветерок перебирал рясу выпачканную приметной, синей глиной. Черный провал под капюшоном уставлен на Руха. Чужой, злобный, изучающий взгляд. Предчувствие кровавого пира.
— О, ты нам и нужон! — обрадовался Федор. — Нечистые шастают! Святое слово не помеш…
— В воду, дурак, — прошипел Бучила. Хотя почему Федя дурак? Рух Бучила главный придурок на всем Птичьем Броду, и на сто верст округом него. Гордыня разум затмила. Вот тебе запах колдовства от монахов, разрытые могилы и сшитые мертвяки. Сейчас клочки по закоулочкам полетят. Ладно, может Федор спасется, воздяга, как и всякая нечисть, боится проточной воды. Рух и сам бы по шейку залез, да ведь и сам-то он нечисть…
— Заступа? — опешил Федор, переводя изумленный взгляд с монаха на упыря.
— Беги, — процедил сквозь зубы Бучила и рявкнул. — Проваливай, дурень!
Федор приготовился разрыдаться и мелко попятился. Плеснула вода. Ничего, лучше обиженным жить, чем не обиженным, с апостолом Михаилом, на райских вратах, душеспасительные беседы вести.