- Возьмите, пожалуйста, и для меня, - попросил Алексей Петрович и назвал две газеты.
Сосед, оглядывающий себя в зеркало, неопределенно хмыкнул и вышел.
В первый раз идти на операцию особенно тяжело. Жил-жил человек, каким создал его Господь Бог, и вдруг что-то происходит, что требует немедленного вмешательства и ремонта. Есть в этом что-то неестественное, грубое, незаконное, особенно теперь, когда стали менять органы. Божественное, единое, незаменное опускалось до уровня механического и составного. Можно вырезать желчный пузырь, убрать негодную почку, легкое, окоротить и подтянуть, как шланги, выводные пути, вырезать из одного места и приставить к другому, подшить оборванную руку или ногу, из аппендикса сшить мочевой пузырь. Наука ремонта достигла невиданных результатов и совершенствуется все больше и больше. Вмешиваясь в божественность человеческого сосуда, споря с нею, она сама по степени мастерства становится божественной и претендует на высочайшую роль. Спасенная жизнь оправдывает все - пока человек живет. Но каждое такое спасительное вмешательство, должно быть, откладывается в нем в особый счет... и кому он потом будет предъявлен? Алексей Петрович четырежды прошел через операционный стол, живет от починки к починке, как примус, но после каждой операции невольно в нем нарастает тревога от какого-то словно бы повторяемого предательства... Он не мог сказать, что предавалось и что именно тревожило его, но чувство нечистоплотности не проходило.
Вернулся сосед, ни слова не говоря, шурша газетами, стал укладываться.
- А про меня забыли, Антон Ильич? - спросил Носов.
- Откровенно говоря, не забыл, - вдруг резко, отчеканивая слова, точно вздымая принципы, ответил сосед и дернулся лицом. - Не захотел руки марать. Вот так.
- То есть как? - не понял Алексей Петрович. - Что вы такое говорите?
- Одна вражеская пропаганда в ваших газетах. Вред один. Вот так. Если хотите, читайте мои.
- Можно, конечно, и ваши, - растерянно отвечал Алексей Петрович, всматриваясь в соседа с болью и стыдом. И вдруг тоже разозлился, беспомощно и жалко. - А разве там у вас, - трясущейся рукой он показал на телевизор, не вражеская пропаганда? Не растление? Не одурачивание?
- Нет. А если бы и так? Дураков одурачивать - только умными делать.
- А вы не слишком грубо? Да и рискованно, пожалуй...
- Я не имел в виду вас лично.
- Спасибо. Но если мы с вами не входим в число дураков, вы бы этой штуковине, - Алексей Петрович с ненавистью кивнул на телевизор, - давали иногда отдохнуть. Неизвестно, как она действует на умных...