Исторические связи, которые могут быть между различными моментами в развитии той или иной науки, выступают по необходимости в форме прерывности, форме, которую конституируют разного рода переработки, переделки, выявление новых оснований, изменение масштаба рассмотрения, переход к нового типа объектам, — словом, "постоянный пересмотр содержания через его углубление и прочищение", — как говорил Кавайен.
Ошибки устраняются не в силу действия истины, поначалу приглушенной, а затем якобы мало-помалу выступающей из тьмы, но благодаря фомированию нового способа "выговаривать истину".
Одним из условий возможности формирования истории наук в начале XVIII в„как отмечает Кангилем, явилось осознание происшедших незадолго до того "научных революций" — возникновение алгебраической геометрии и исчисления бесконечно малых, рождение коперниканской и ньютонианской космологии.
2) Тот, кто говори": "история правдивого дискурса", говорит также: "рекуррентный метод". Не в том смысле, как это могла бы сказать история наук, — что после того, как некая истина наконец-то признана, теперь можно спросить, с какого момента ее стали предвосхищать, какими путями к ней шли и против каких групп нужно было вступить в заговор, чтобы ее открыть и доказать; но в том, что последовательные трансформации этого правдивого дискурса постоянно производят коренные преобразования в их собственной истории: то, что долгое время казалось тупиком, оказывается в один прекрасный день спасительным выходом, какой-нибудь факультативный опыт становится центральной проблемой, вокруг которой начинают располагаться все остальные, незначительное отклонение превращается в фундаментальный разрыв, как это было, например, с открытием внеклеточной ферментации: из побочного феномена во времена, когда царила пастеровская микробиология, она превратилась в маркер важнейшего разрыва, но лишь после того, как получила развитие физиология энзимов.
Словом, история прерывностей сама оказывается тем, что не устанавливается раз и навсегда, — она сама по себе "не непрерывна", она сама дискретна, она должна постоянно возобновлять себя ценой все более новых и новых усилий.
Следует ли из этого делать вывод, что наука спонтанно в каждый миг делает и переделывает свою собственную историю настолько, что действительно уполномоченным историком той или иной науки мог бы быть только сам ученый, реконструирующий прошлое того, что он сам в данный момент делает? Для Кангилема это проблема не профессии, но точки зрения. История наук не может довольствоваться суммой представлений, которых придерживались ученые прошлого, или полученными ими результатами; историю физиологии растений, например, нельзя писать, пережевывая "все то, что разные люди, называемые ботаниками, врачами, химиками, садовниками, агрономами, экономистами написали по поводу своих предположений, наблюдений или опытов над объектами, называемыми то травами, то насаждениями, то растениями, касающихся отношения между структурой и функцией".