Я его окликнул и спросил с некоторой пренебрежительностью, чем могу быть ему полезен. На самом деле я давал ему понять, чтобы он проваливал и оставил меня в покое. Вместо этого он сбежал по тропке и, не глядя в мою сторону, уселся на камне неподалеку от воды. Постепенно темнело. На другом конце бухты стали зажигаться огни Лорьяна. В какой-то момент он повернул голову и уставился на меня вопросительно. Не получив ответа, он достал из потаенных глубин бутылочку, наполнил два бумажных стаканчика, извлеченные из другого кармана, и жестом позвал меня присоединиться, что я и сделал из вежливости.
— О смерти подумываешь? — спросил он с легкостью.
— Да нет вроде.
— Об очередной бабе?
Это я проигнорировал. Меня как-то озадачила его загадочная церемонность. Что-то новое? Или я раньше не замечал? Он приветственно поднял стаканчик; я ответил тем же. В Нормандии этот напиток называют кальвадосом, а у нас, бретонцев, ламбигом. По мнению Оноре, им хорошо протирать лошадиные копыта для пущей твердости.
— За твоего святого отца, — сказал он, обращаясь к морю. — Настоящий герой Сопротивления. Столько гуннов перебил.
— Так говорят, — подтвердил я осторожно.
— Столько медалей.
— Две.
— Они его пытали. А потом убили. Так что он дважды герой. Браво. — Он сделал второй глоток, глядя на море. — Мой отец тоже был героем, — продолжил он. — Большой герой. Большущий. Больше твоего на два метра.
— Что он сделал?
— Сотрудничал с гуннами. Они ему пообещали, что дадут Бретани независимость, когда победят. Этот придурок им поверил. Война кончилась, и герои Сопротивления повесили его на городской площади. На том, что от нее осталось. Набежала толпа. Все чуть не отбили ладоши. Слышно было по всему городу.
Может, он тоже слышал? Зажав уши и прячась в погребе у какой-нибудь доброй души. Это было похоже на правду.
— Так что ты лучше покупай навоз у кого другого, — добавил он. — А то, глядишь, и тебя повесят.
Он ждал, что я что-то скажу на это, но не дождался, снова наполнил наши стаканчики, и мы оба уставились на морскую гладь.
* * *
В те времена крестьяне еще играли в петанк на площади и в подпитии распевали бретонские песни. Чтобы меня считали нормальным, я пил с ними сидр и участвовал в Большом Гиньоле, который сводился к деревенским сплетням: супружеская пара, работающая на почте, заперлась в своем доме наверху и не выходит, после того как их сын покончил с собой; окружного сборщика налогов бросила жена, потому что его отец, страдающий умственным расстройством, в два часа ночи в полном обмундировании спускается к завтраку; молочный фермер из соседней деревни отправился в тюрьму за то, что спал с родными дочками. Слушая все это, я старательно кивал в положенных местах, но одолевавшие меня вопросы никуда не уходили, а только множились и усугублялись.