Горе нерасхлебное крестьянину – без коня остаться. С того горя Мирону хоть тоже за топор хватайся. Но он удержался от такого лиходейства, а пошел к Карякиным в открытую. Пришел, а там, вроде, к свадьбе готовятся: Федька женится на молодухе из Ильичевки, на Лушке Бураковой. Никодим во дворе был, ладил что-то, топориком потюкивал. Ничего не сказал, молчком на избу кивнул: там, мол, Федька. А глазищами исподлобными так бы и прострочил малого.
Думал Мирон, увидит его супротень, видом своим сразу вину выкажет – глазами заюркает, а то и вовсе в бега ударится. Знает ведь: Миронов кулак веский.
А вот и не вышло – не стушевался Федька.
– Мироха! – кричит. – Черт рытый! Вот уважил! Выпей за нас с Лушкой! – Из четвертной бутыли нахлестал в стакан, сам уж теплый. – Садани-ка за нас! Я на тебя, брат, сердца не имею, и ты не поминай. Кто старое помянет, тому... ха-ха... кишки на кулак. Ну-ка, хряпни!
– Я, Федя, ежели хряпну...
– Ну-ну, не гляди, как середа на пятницу, что было, то сплыло.
Сгреб Мирон стакан, половину расплескал, сам Федьку взглядом как на коновязи держит.
– За чубарого давай выпьем, – сказал. – А потом и за твой упокой можно. Я тебя, Федя, травить не стану, как ты черемуху да чубарого, я тебя вот этими руками...
– Мирон, ты чего мелешь?! – в пьяном испуге уставился на него Федька. – У меня тут такое, а он – шутки шутить.
– Не виляй, паскудник! Ты отравил, живорез!
Поставил стакан, на Федьку надвигается. Сгребет – вякнуть не даст. Федька сделался как беленое на морозе полотно.
– Т-ты чего?! – Сиганул в угол и заорал оттуда, выпучив глаза: – Батя, сюда!
Никодим Карякин будто ждал этого ора – той же секундой влетел в избу с топором в руке.
– Окоротись, паря! – грозно крикнул Мирону. – Ишь, разбойчился, ухарь починковский! Не таких самоуправщиков окорачивали, а уж на тебя живо управу сыщем!
– Батя, слышь, чо плетет: коня его отравил! – гоношился из угла враз отрезвевший Федька. – Понял, что он мне лепит?
– Ты отравил, паскудник! – твердил Мирон. – Судом докажу!
– Ступай отсель добром, паря. Не то, гляжу, вовсе ты языком блукаешь. Ступай! – недобро отстранился Никодим от двери. – Ищи травильщиков в другом месте. Федьке какой прибыток коня твоего изводить?
– Не из корысти собака кусает – из лихости! – напирал Мирон.
– У нас на тебя никакой лихости нету, хоть ты и опаскудил Федьку дале некуда. Иди, Мирошка, добром иди, не то соседей кликнем.
– Слышь, бать, теперь что ни случись, мы у него в виноватых.
Отклевались Карякины от Мирона. Не проворен он в этих зломудрых делах, его и лопоухий круг пальца обведет. Да и то: пришел-то с чем? С догадкой. А с догадки взятки гладки...