, что не выключается почти сутками?
Кстати, в термин быть «как все» здесь очень особенный смысл вложен. Немалая часть тех, кто меня нынче окружает, кто-то с деланным пафосом, а кто-то совершенно искренне говорят: я здесь дома, мне здесь комфортно. За таким признанием не только лихая арестантская бравада, но и социальные, и бытовые обоснования. Сколько их, тех, кто на воле, как здесь говорят, слаще морковки ничего не ел, кто кроме своего села, в лучшем случае посёлка, ничего не видел? Был у меня сосед по проходняку, в одно время даже семейничали — Лёша Холодок. За чифиром он такие откровения ронял — на всю жизнь запомнил. Как он больше тридцати лет прожил и ничего, кроме своего посёлка занюханного и такого же занюханного райцентра не видел, никуда не выбирался, как он круглый год никакой обуви, кроме резиновых сапог, не носил, как в его доме неделями только чёрный хлеб на столе… Только в зоне кофе, пусть растворимого, попробовал, сигареты фильтровые, с общака, понятно, курить стал, телевизор плазменный в кевеэрке увидел… А ведь способный, по-большому счёту, даже талантливый… Помню, как ему в руки учебник по немецкому для шестого класса попал, так он его за полгода весь переварил и меня потом без конца теребил: новых слов и оборотов требовал, по грамматике вопросы задавал… Выпало бы ему в другой обстановке родиться, неизвестно, кто из него вырос… А Федя Цыган? Так тот в свои сорок лет умудрялся неграмотным оставаться. Вот так: с мобилкой «на ты», а заявление на свиданку всякий раз кого-то из соседей просил написать. Как буквы называются, не знал…
Ещё и похлеще встречаются экземпляры в арестантской братии. Мне, что с учётом их потенциала, под средний уровень подстраиваться? Может быть, с учётом этого среднего уровня и внешний облик поменять? А этот облик на зоне строгого режима очень специфический. Будто существует на по подступах к лагерю специальный, особый фейс-контроль, и из всех, сюда направляемых, отбирают самых скуластых, самых ушастых. И, чтобы обязательно лоб был скошен, как лопатой срезан, и, чтобы непременно над бровями наросты выпуклые нависали, и чтобы вместо зубов или железяки белые или корешки чёрные гнилые, и много чего ещё, что за характерные черты внешности арестанта принято считать. Впрочем, разве это сейчас главное?
Снова пытаюсь всмотреться в клубящийся комок тьмы между стеной и шконарными прутьями. Чуть подстегнуть фантазию, можно увидеть там и жабий зияющий безгубый рот (таким ртом на моём суде моя судья мой приговор произносила), и громадное студенистое брюхо (главная примета моего бывшего шефа, столько сделавшего, чтобы меня посадить), и крошечную голову без шеи и плеч (чем отмечен хозяин лагеря, где я нынче обитаю). Монстр — не монстр. Упырь — не упырь. Но — точно урод, собранный, будто из деталей конструктора, из частей, принадлежащих облику моих врагов и недоброжелателей. Полагалось бы бояться эту скомбинированную уродину. Только нет страха. Скорее гадливая брезгливость, будто видишь перед собою размазанные по асфальту кишки сбитой машиной кошки.