Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого (Валишевский) - страница 295
Принц Луи Франсуа де Конти
Герцог Шуазёль был не такой человек, чтобы не понимать этого вовсе. Он сознавал это не так хорошо, как Людовик XV или Терсье, во-первых потому, что видел ясно лишь общую картину положения, а мелкие подробности ее терялись для него – он страдал своего рода дальнозоркостью в политическом отношении, – и, во-вторых, потому, что соприкасался более непосредственно с теми затруднениями, на которые приходится наталкиваться власти. Король увлекался отвлеченной политикой и настаивал на принципах, а министр проводил в жизнь политику практическую, изыскивая к тому средства. И если, отнесясь благоприятно в сентябре 1759 года к предложению, сделанному Воронцовым, он затем от него отвернулся, то сделал это исключительно по той причине, на которую я указывал выше, а именно потому, что в сентябре он имел дело с победителями при Кунерсдорфе, а в октябре лавры, сорванные Салтыковым, уже успели увять. Скрытое же воздействие на него тайной дипломатии – следов ее вмешательства в это дело мы, впрочем, нигде не находим, – тут совершенно ни при чем.
Разногласие, возникшее между официальной и секретной дипломатией Версаля, было вызвано, главным образом, вопросом о тех мерах, которые следовало принять, чтобы выйти из создавшегося трудного положения и примирить давнишнюю связь Франции с Турцией, Польшей и Швецией и тесный союз ее с Россией. Герцог Шуазёль находил, что это примирение осуществимо, а король считал его невозможным, и это несогласие во взглядах естественно должно было вызвать некоторое противоречие в инструкциях, которые посылались из Версаля в Петербург и в Варшаву. Но это разногласие никогда не имело большого значения, а события вскоре смягчили его и затем вовсе изгладили, заставив представителей и той и другой дипломатии пойти на единственное логически возможное для них решение с его неизбежными последствиями.
Как это случилось, будет видно из дальнейшего.
Еще в конце 1759 года герцог Шуазёль не смел открыто противодействовать честолюбивым планам России. Он заметил только – прежде ему это почему-то не приходило в голову, – что они не касаются непосредственно Франции, так как эта последняя ведет войну с Пруссией лишь в силу своего союза с Австрией. Воронцов понял, что Франция уклоняется от прямого ответа, щадя своих прежних союзников, но против этого он ничего не мог сделать. В марте 1760 года он представил Эстергази проекта договора, в котором вопрос о Восточной Пруссии решался в указанном выше смысле: Россия и Австрия будут продолжать войну, пока Мария-Терезия не вернет себе Силезию и графство Глацкое, а Елизавета не обеспечит себе обладание Восточной Пруссией с правом обменять ее у Польши на другую область. Об этом последнем условии упоминалось в особой декларации, присоединенной к трактату, причем договаривающиеся стороны выражали в ней надежду, что Франция и другие державы не будут иметь ничего против этой сделки, так как она в интересах Речи Посполитой. Эстергази не имел полномочий, чтоб подписать этот договор, но ввиду того, что Кауниц только что прислал ему инструкции, вполне совпадавшие с желаниями русских, а Воронцов грозился, что если вопрос не будет решен немедленно, то русские войска не двинутся с места, – между тем приближалась весна, и каждый потерянный день мог погубить кампанию, – то австрийский дипломат принужден был уступить и подписать договор 23 марта 1760 года.