Несмотря на то, что Россия не ставила своего предполагаемого отказа от Восточной Пруссии в зависимость от заключения морского мира или от поддержки, которую Франция должна была оказать ее планам земельных приобретений в Украйне, как это утверждали,– барон Бретейль, спрошенный Воронцовым, категорически потребовал и добился уничтожения этих двух условий – русский проект с французской точки зрения был негоден по самой своей основе. Он умалчивал о том главном условии, которое барон Бретейль, побуждаемый своими инструкциями, столь настойчиво защищал перед Воронцовым. Очевидно, Россия не принимала его, а за отсутствием соглашения по этому пункту в Петербурге и в Версале могли строить планы за планами: они все равно должны были остаться без практического применения. Вот почему в Версале и придавали такую цену этому условию, и почему Россия не хотела на него согласиться. При дворе Елизаветы восторжествовала вновь партия войны, и Шувалов одержал победу над Воронцовым.
Барон Бретейль безошибочно понял это. «Ответ России, за исключением пожертвования Пруссией, не оправдывает ни одного из желаний короля, – писал он. – Я в отчаянии… Я все сделал, чтоб победить слабость канцлера, я боролся неутомимо до последней минуты». Чтобы добиться успеха, французский посол на все стороны предлагал деньги в сумме, доходившей в общем до восьмисот тысяч ливров. Но Шувалов оказался сильнее его. Так же объясняли и в Версале неудачу, постигшую Францию. «Король, – писал герцог Шуазёль, – до крайности удивлен ответом, который Русский двор сделал на его декларацию. Он указывает на тот недостаток добросовестности, которого всегда надо ждать со стороны этой державы».
По этому поводу утверждали, будто бы французский министр принял вначале благосклонно русский ответ, затем «одумался» и должен был отклонить его под влиянием все той же секретной дипломатии и личного мнения Людовика XV. Но это новое заблуждение, вызванное все той же причиной. В подтверждение его ссылались на депешу французского министра, помеченную 10 марта 1761 года. Цитированный же текст этой депеши относится в действительности ко второму марта и был написан прежде, чем русские предложения стали известны в Версале. Они были сообщены барону Бретейлю лишь 13 февраля, а он не мог так скоро передать их во Францию. Итак, второго марта герцог Шуазёль, забегая вперед, высказывал свое одобрение не «плану», окончательно принятому Санкт-Петербургским двором, а тому проекту, согласия на который французский посол надеялся добиться от канцлера Елизаветы. И когда же герцог Шуазёль мог успеть изменить свое мнение? Тот неблагоприятный отзыв о знаменитом «плане», который я приводил выше, был сделан им восемнадцатого марта. А так как подобная переменчивость во взглядах кажется малоправдоподобной на протяжении одной или двух недель, то ее, недолго думая, отнесли к