– Корчец водяной, – кивнула Толкун-Баба, осмотрев его. – Попробую изгнать, да не ручаюсь… Видно же – сильный дух вцепился…
Повеление всем выйти народ исполнил весьма охотно. Людомир еще был связан поясами, но уже не бился, и помощь мужчин не требовалась.
– Развязать можно, – сказала Толкун-Баба Кариславе. – Он сейчас уже как дитя силой: членами не владеет.
Толкун-Баба оставалась спокойной: привыкнув иметь дело с мертвыми, она бестрепетно касалась того, в кого смерть уже запустила зубы, и заботилась лишь о том, чтобы уберечь здоровых.
Вошли две марушки – Толкун-Баба еще с луга послала их найти свежие ветки еловца. Теперь она связала из них жгут и опоясала ими Людомира. Он не шевелился, руки и ноги у него судорожно подрагивали. Велев принести углей и железный совок, Толкун-Баба покрошила туда веток еловца, и по обчине пополз душистый дым.
– Во имя Перуна, Грома Гремучего! – начала Толкун-Баба, встав перед лежащим Людомиром и держа в руке большую ветку еловца. – Во имя Сварога Отца, Небесного Кузнеца! Во имя Мокоши, Матери Сырой Земли! Силою огня земного, силою огня небесного! Да изыдет сила черная из тела белого!
С этими словами она сильно ударила веткой по лежащему; Людомир дернулся.
– Нечисть водяная, нечисть болотная, нечисть береговая, нечисть омутная – да изыдет! Что по воде пришло – на воду поди! Что с ветру пришло – на ветер поди! Что от земли пришло – в землю поди!
Произнося заговор строка за строкой, Толкун-Баба ходила вокруг больного и стегала его веткой.
– Перейди, сила черная, в еловец зеленый! Именем Перуна гоню тебя – ступай прочь! Высылаю, выгоняю из Людомира, сына Богуславова, внука Дулебова, силу черную, наведенную! Корчи да порчи – подите вон! Кто вас сделал и прислал – к тому идите! Гоню и выгоняю с костей – ломоту, с главы – жароту, с нутра – зноботу!
И такая властность слышалась в ее суровом уверенном голосе, что казалось, этот голос может, как невидимая, но мощная рука, проникнуть под покровы тела и вышвырнуть оттуда невидимого злыдня.
Когда Толкун-Баба закончила, Людомир почти успокоился: лежал неподвижно, закатив незрячие глаза, и уже не стонал. Лишь руки и ноги дергались: то не желал сдаваться корчец. Толкун-Баба сняла с хворого опояску из еловца и намотала на дубовый пест.
Со своей добычей она вышла во двор, где под рассветным, затянутым серыми облаками небом ее ждали встревоженные волынцы и хотимиричи. После бессонной ночи у всех был нездоровый вид, кто-то уже маялся от похмелья. Белые сорочки были замараны, лица помяты, волосы всклокочены, тщательно выглаженные платы жен – перекошены, к поясам прилипли травинки.