— Идите умойтесь, — сказал Григорий Васильевич, — потом побеседуем.
Умывание длилось довольно долго, пришлось ведь ещё и одежду чистить.
Горшков всё это время говорил:
— Иногда человека воспитать легче лёгкого. Бывают люди, их и воспитывать не надо. Такими хорошими они и родились. А попадётся иной раз, так сказать, человечек — наука перед ним в тупик встаёт, не то что милиция. Вот Головешка с виду человек. Руки, ноги имеются. Говорит человеческим голосом, а сознательности — кот наплакал… Идём беседовать.
Войдя в зрительный зал, Головешка глаза вытаращил.
На арене работали акробаты-прыгуны. Чего они только не выделывали! Они подбрасывали друг друга со специальных подкидных досок, переворачивались в воздухе. А опускались они не на арену, а на плечи товарищей.
— Вот это да! — прошептал Головешка.
Но тут прыгуны убежали, а на манеж выпустили красивую белую лошадь. В центре встал какой-то мужчина в чёрном пиджаке, белых галифе, с длинным хлыстом в руке.
Лошадь бежала ровно и сильно.
На барьере появилась маленькая девочка в розовой балетной пачке и чёрных чулках.
— Ух какая куколка! — крикнул Головешка и сразу примолк, потому что куколка на всём скаку прыгнула лошади на круп и сделала стойку на руках.
— Вот тебе и куколка, — мрачно сказал Горшков, — покалечиться в любой момент может.
А девочка и не собиралась калечиться.
— Ап! — командовал мужчина.
И девочка, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.
Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головешка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.
— Ничего себе! — шептал Головешка.
Милиционер взял его за руку и повёл.
В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем — тройным зеркалом. Мальчишка — сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать. Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головешек — один в середине и два по бокам.
— Что ты умеешь делать? — спросил Григорий Васильевич.
— С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.
— Короче говоря, ничего не умеешь делать.
— А основная работа? — спросил Горшков. — Ловкость-то рук!
— Руки у него ловкие, — согласился фокусник. — Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.
— Не могу с вами согласиться, — мрачно проговорил Горшков. — Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.
— Не знаю, — спокойно ответил Григорий Васильевич. — Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.
— За три месяца можно многому научиться.