— Вот что ты задумала. И почему, — холодно усмехнулась княгиня, привычно подавив душевное смятение. — Не думала, что айаниэ постигнет кого-то из моих детей, но увы.
— Ты меня знаешь, мама. Может быть, хуже, чем хотелось бы, но тебе известно, что даже собственные чувства я всегда ставила на службу народу и нашему Дому, — тихо ответила Раннэиль.
— Он — человек, дочь. Человек. И у него есть жена, — шёпот матери был страшен. — Ты об этом подумала?
— Я о многом подумала, мама. Прошу тебя, не мешай.
— Хорошо, что старость добивает меня, и я в самом деле скоро перестану тебе мешать, — зло бросила княгиня, развернувшись на пятках плоских альвийских туфель, и, подхватив подол своего лекарского балахона, двинулась прочь.
— Не пытайся меня уязвить, — вдогонку ей проговорила княжна. — Что бы ни случилось, я твоя дочь, и я люблю тебя.
Мать вздрогнула, замерла, сгорбилась, словно эти слова сделались неподъёмным грузом для её тонких плеч, но, так и не обернувшись, вышла из душной комнаты, одним жестом приказав княжнам Аэнфэд следовать за ней. Девушки молча покорились наставнице.
Княжна подавила тяжёлый вздох и, сложив пропитанные полотенца аккуратной стопкой, передала их толстухе-служанке. Отношения с матерью, делившей детей на любимых и нелюбимых, всегда были её больным местом. Но у них ещё есть время. У одной — чтобы понять и принять собственную дочь такой, какая она есть, а у другой — чтобы пробиться к сердцу матери.
А пока самое главное — чтобы он выздоровел. Её служение уже началось.
Княжна осторожно присела на краешек постели, стараясь не потревожить сон больного. Но больной, как ни странно, тут же открыл глаза.
Да он не спал!
Его губы зашевелились, но с них срывалось только хриплое сипение. Раннэиль, забеспокоившись, придвинулась поближе и склонилась, стараясь разобрать слова. Будь проклят немецкий язык, не родной для обоих… Тем не менее, она со второй попытки сумела понять сказанное.
— Рассорились с матушкой, принцесса?
«Ах ты ж… притворщик! — княжной овладел странный весёлый гнев. — Понять речь ты не мог, мы говорили по-альвийски, но суть уловил совершенно точно».
— Мой государь удивительно хорошо читает в душах своих подданных, — с тонкой усмешкой проговорила княжна.
— Не сердитесь на неё. Помиритесь ещё, — разобрала она хриплый шёпот больного. — Лучше расскажите…что-нибудь.
— Что желает услышать мой государь? — почти пропела альвийка.
— Нешто побасенок своих нет? — в его шёпоте послышалась ирония, а потрескавшиеся, покрытые коркой губы растянула усмешка — почти такая же, как у неё самой. — В гиштории альвов я не силён: братец ваш скуп на слова, а прочие вовсе молчат. Хоть вы что-нибудь расскажите, пока я от скуки не помер.