— На цесарцев не надейся, Аннушка. Быть им битыми. Они сразу мира у султана запросят, нам о том ни слова не сказав. Действуй по своему разумению… А всё-таки я успел… Может статься, то главное успел сделать, для чего рождён был. Одного не успел — увидать, как сынки наши растут… Тебе всё оставляю, чтобы ты им передала в должное время. Ноша тяжкая… За то виноват перед тобой.
— Я выдержу, — едва слышно прошептала Раннэиль.
— Знаю. Но всё равно — прости.
— И ты меня прости, любимый, если что было не так…
…А по углам давно уже шушукались: «Феофан здесь… Царя соборовали… Лекари бегают, как угорелые… Всё зря, к утру, видать, отмучается…» Так оно и было — с той лишь разницей, что Раннэиль точно знала отмеренный срок. И этот срок заканчивался.
— Детей позови, — совсем уже тихо сказал Пётр Алексеевич. — Проститься хочу.
Дети и так не спали, разбуженные нехорошей суетой. Сидели, уже одетые, в соседней комнате, толком ничего не зная и продолжая надеяться. Но, когда в дверях появилась Раннэиль, взволновались донельзя, разом притихли, застыли.
— Пойдёмте, детушки, — сказала альвийка — совершенно безнадёжным тоном. — Батюшка зовёт вас.
Может, мальчишки по малолетству и не сразу уразумели истинный смысл её слов, но шестнадцатилетняя Наташа побелела, как мел. Она поняла всё.
Чуть позже стало видно, что всё понял и Петруша. Едва переступив порог, он словно споткнулся. Побледнел, и опрометью бросился к отцу. Не плакал, нет. Только, прижавшись, мелко задрожал.
Голоса. Несколько голосов. Тревожные, испуганные, злые…
— Его высочество великий князь Пётр Алексеевич прибыли.
— Всё ли готово?
— Всё. Как только император испустит дух, тут же, никому ничего не объясняя, сменим охрану дворца. Императрицу и детей под арест.
— Эту женщину в монастырь не упрячешь. Вспомните, она на большой дороге промышляла.
— Значит…
— Да бог с вами, ничего это не значит. Во всяком случае, пока. А там видно будет.
— Главное — не терять времени. Мужиков этих подлых — Меншикова с Кузнецовым — в крепость. Сразу же провозгласить императором молодого Петра Алексеевича. Привести гвардию к присяге, а далее — куда они все денутся, коли дело будет сделано?..
Голоса, шуршание бумаг, скрип перьев…
Следующие четверть часа бог этого мира милосердно дозволил Раннэиль если не забыть, то отодвинуть на второй план. Смотреть, как умирающий отец прощается с детьми, было выше её сил. Беспокоило другое: до сих пор ни единой весточки от Кузнецова. И ещё — её охватило чувство смутной тревоги. Словно где-то на грани слышимости били в набат.
Предчувствию альвы всегда доверяли, и оно никогда их доверия не обманывало. Сейчас оно говорило, пока ещё шёпотом: опасность, опасность. Значит, у Кузнецова что-то не заладилось, и, чтобы спасти своих детей, она должна будет действовать сама. Здесь, во дворце.