— Зина и посоветовала: надень ее задом наперед под пиджак, будет это… — он забыл слово.
— Элегантно! — объявляет в микрофон Елена Владимировна.
Константин Петрович согласен.
Елена Владимировна подбадривает его:
— Я еще тогда подумала, такой пришел элегантный!.. Рубашка со стоечкой, надо же…
Константин Петрович рассеянно молчит, глядя теперь в окно.
Мадам в кресле-каталке не дает потухнуть рассказу:
— А дальше, Алексей, было вот что. Было жарко очень. Молодые люди поскидывали пиджаки и остались в рубашках. Только молодой Константин Петрович не снимал пиджак…
— Боже, он мне подарил такие цветы! — перебивает Елена Владимировна.
— Розы, — вспоминает Константин Петрович.
— Никакие не розы! Георгины! Такой букет! Вы не видели таких букетов!
— Ну так вот, — продолжает дама в кресле-каталке, — все сняли пиджаки и стали Константина Петровича уговаривать: снимите пиджак, Костя, вы же вспотели уже. А он ни в какую! И тогда стали дурачиться, я верно рассказываю? Елена Владимировна говорит: снимите с него, в самом деле, пиджак… А то ведь умрет от жары…
— Да нет же, все не так было, это не я сказала, но неважно кто. — Елена Владимировна не хочет, чтобы ее историю излагали другие. — Нет, правда! Мы сначала его по-хорошему уговаривали. А потом думаем, надо же, упрямый какой!.. Ребята на него навалились — давайте с Кости пиджак снимем! Поможем человеку, раз сам не может… А он руками отпихивается. Одного отпихивает, другого отпихивает… Так и не снял пиджак. Дело до драки дошло. А что это, как не драка, если в глаз дал? Дал Юрке Невельскому в глаз… И убежал! А Юрка: «За что? Что я сделал ему?» Мы еще в окно смотрели: бежит по двору! Чокнутый! Ну не псих ли? Мы ведь не знали, что с ним. Что у него рубашка задом наперед и дырявая. Это он мне только здесь рассказал, когда встретились!.. Про рубашку… А ведь я на самом деле только и любила чокнутых. У меня и первый, и третий муж были чокнутые. А второго я плохо помню. А Костю помню, хотя он и не муж никакой. Первая любовь. Ну, не совсем первая… Но по-настоящему — первая!
— Я не знал, что ты чокнутых любишь. Я повеситься хотел, — бормочет Константин Петрович, улыбаясь.
— Хорошо не повесился! — кричит Елена Владимировна в микрофон, и ее слова встречаются одобрительным шумом публики.
А дама в коляске-каталке провозглашает:
— Это ведь чудо! Чудо! Расстались, и через шестьдесят лет снова встретились! Здесь! Это же чудо!
Тут уже все начинают хлопать в ладоши.
Борис Борисович, директор дома престарелых, подает аккордеонисту знак, и тот, склонив голову, начинает играть вальс «Амурские волны».