Природную сухопарость вошедшего не могли скрыть ни надетая под плащ кожаная куртка, ни нагрудник. Движения его были экономны и резки. Серый взгляд блестел из-под загнутых полей треуголки, натянутой по самые брови.
Вот и ненаглядный наш господин-сотник пожаловал. Как мы рады вас видеть, сеньор Догвиль!
На лице каждого в казарме отразилось одно и то же кислое выражение. День, можно сказать, начался.
— Проснулись, дармоеды? Пошевеливайтесь! За кормёжкой и на смену. Ребята с ночи, устали как собаки, а вы тут расселись, в задницах чешите!
Ну, всё как обычно. Интересно, он сам когда-нибудь напивался под завязку, и чтоб с утра в дозор идти было?
— И чем у вас так воняет? — повёл чутким носом сотник. — Здесь выгребная яма или ещё казарма? Вечером чтобы убрались. Приду, проверю. Ясно?!
— Ясно, — был ему неслаженный многоголосый ответ.
— Тогда, шестой десяток первой сотни — пошёл за мной!
Стражники потянулись на свежий воздух. Помещение сразу сделалось словно бы больше в размерах, стало непривычно тихо и даже как-то умиротворённо.
— Гад ты всё-таки, Лопуша, и дружки твои, пьяницы. Умыться и то не успел. Одни от вас проблемы.
— Хватит ныть, не в первой. Прорвёмся как-нито ик… Бриться некогда, буду бороду отращивать.
— Только её тебе и не хватает для полного образа.
— Может и не хватает. Пойдём глянем, чего нам пожрать приготовили ик… А то брюхо аж сводит с голодухи.
— Это не с голодухи, — не преминул поддеть напарник, приглаживая пятернёй свои светлые вихры.
И, более не разводя болтовни, на ходу опоясываясь ремнями с ножнами, они вышли из окончательно опустевшей казармы.
Эти двое здесь слыли известными личностями.
Один, которому родное имя давно заменило простецкое прозвище, был из тех, что невысоки, зато сбитых плотно. Деревенское круглое лицо, нос картошкой. Нрава не буйного, но и не кроткого, да к тому же склонного к запоздалым сожалениям. В этом весь Лопух. Его напарник, казалось, являлся ему полной противоположностью. Высокий и худощавый. Взгляд добрый и какой-то забитый. Звать Юлианом. Точнее, это он хотел, чтобы его так звали. Но среди сослуживцев закрепилось иное имечко — Костыль. Общаться между собой в их гарнизоне предпочитали исключительно посредством дурацких прозвищ. Такая, понимаете, незыблемая традиция.
Юлиан поначалу злился. Потом привык. А куда деваться. Тем более характером он обладал мягким, даже заботливым. В гарнизоне над ним посмеивались, случалось и пинали, не со зла, так, мимоходом. Но тогда в дело вступали пудовые кулаки дружищи Лопуха, и проблемы решались сами собой. Одно время их даже прозывали «сладкой парочкой» — а чего ещё ждать от тупых солдафонов?