Вариант "Новгород-1470" (Городков) - страница 126

Не сказать, чтобы с первой или с третьей попытки что-то получилось, но в шестой раз сосуд вышел из печи именно таким, каким Дан и хотел его видеть. И каким он был на той, запомнившейся Дану картинке, в учебнике древней истории. А, значит, технология керамики а-ля Древняя Греция была отработана. Оставалось пустить ее в производство.

Последующий небольшой ажиотаж вокруг продажи экспериментальной партии новой керамики… — в ее состав вошли остатки первых образцов псевдодревнегреческой посуды, «оставшиеся в живых» после опытов Семена, плюс повторно изготовленные Вавулой и Яковом в количестве 10 штук, по 2 каждого вида, амфоры, килики, кратеры, гидрии и канфары… — окончательно убедил Дана, а заодно и Домаша, в правильности и даже необходимости выпуска новой продукции. А, слишком религиозного скептика Вавулу, сомневавшегося в том, что эти амфоры и, особенно, гидрии с тремя ручками и такими рисунками будут кому-то нужны, убедили слова Дана — Дан просто повторил Вавуле то, что он говорил Домашу по поводу «бесовских» изображений на посуде — и деньги, полученные от продажи новых сосудов. Точнее — процент Вавулы от их продажи.

Ганзейские и новгородские купцы, забиравшие еще до продажи на Торжище большую часть продукции Домаша и Дана прямо из мастерской, а также присоединившиеся к ним, в последнее время, купцы низовых земель — из городов Поволжья и Московского княжества, прослышав о том, что в лавке Домаша выставлены новые сосуды, сначала просто заходили и смотрели на все эти амфоры. Потом начали прицениваться и торговаться. Но уже к вечеру первого дня — первого дня продажи новой керамики — Домаш заключил четыре договора на поставку посуды из «древнегреческой» серии… Производство остальных, известных у греков, древних греков, сосудов — киафа, сосуда в виде черпака, предназначенного для воды, вина и любой другой жидкости; ритона, этакого своеобразного сосуда-чашки для питья, чем-то напоминающей рог животного с дном в виде головы зверя; и разного размера пифосов — «бочонков», от сравнительно небольших до огромных, предназначенных для хранения продуктов, Дан тоже наладил, но чуть попозже, в течении следующих двух недель-седмиц. Разумеется, можно было пустить в производство еще с полдесятка видов древнегреческой керамики — как минимум, с полдесятка — например, сосуды для благовоний и ароматических масел, весьма популярные в Древней Греции, однако Дан боялся, что спрос они будут иметь близкий к нулю, да и помнил Дан плохо, честно говоря, как они выглядят… А, пока, в связи с открытием нового производства, пришлось снова набирать людей. Одного Дан взял на лепку «бочонков»-пифосов, этот вид керамики, из-за размеров, пришлось, как и в Древней Греции, делать жгутом. То есть, не лепить на гончарном кругу, а раскатывать сначала здоровенную лепешку из глины — на днище сосуда, а затем медленно-медленно вытягивать глиняными полосками-жгутами стенки «бочонка». Доводя, таким образом, пифос до нужного размера и затирая, по ходу лепки, отдельные жгуты-полосы. В результате получался огромный, объёмный сосуд-корчага с толстыми и крепкими стенками, хорошо подходящий для хранения жидких, твердых и сыпучих продуктов. А для лучшей водонепроницаемости пифоса, его обрабатывали — или до обжига, лощением, закупоривая поры в глине сосуда; или после обжига — молочением, обваркой стен сосуда молоком, но с тем же итогом — закупориванием пор в стенках сосуда. Технология производства пифосов была примитивнейшая, расписывать их, как амфоры, киафы, гидрии тоже не приходилось, только, если какой извращенец закажет — обычно продукты хранились в темном месте, где-нибудь в углу, не на виду, а то и вовсе закапывались в землю… В общем, специалист-гончар тут не требовался. Нужен был просто человек, более-менее обладающий глазомером, чтобы не перекосил пифос и криво жгутов не наложил, и, соответственно, чтобы в состоянии был понять, как делать эти ленты-жгуты и как накладывать их и затирать. Такого человека к Дану привел Яков. Живущего на той же улице, что и Яков, длиннорукого и тощего, чуть повыше самого Якова. Нового работника звали Незга, был он из гончаров и имел от роду почти 30 весен — что, по меркам Новгорода, достаточно много. Выглядел Незга тоже на 30 лет — что несколько удивило Дана, он привык, что новгородцы выглядят старше, чем есть — а привел его Яков, как позже выяснилось, по просьбе уличанского старосты. Незге — совсем ни разу старосте не родичу — за весь последний год ничего не удалось заработать, вот, староста и попросил Якова за него, ибо мужичок Незга был работящий и даже пытался, когда понял, что больше не может заработать гончаром, сменить профессию на грузчика. Однако, грузчик на Волхове из него тоже не получился, здоровье подвело. Незга быстро сломал спину и теперь, вообще, мало куда годился. Разве, что опять гончаром… Имел же Незга на содержании, как водится… — и, как поинтересовался, по введенному для себя правилу — получать максимум сведений о своих работниках, Дан… — троих малолетних — до 12 лет, детей, и взрослую, вышедшую замуж за парня в Славенский конец, что на Торговой стороне Новгорода, дочь. Ну, и, естественно, жену… Жил Незга, как уже говорилось, в Людином конце, в доме, по соседству с подворьем своих стариков. На этом, отчем, подворье, кроме родителей Незги, до сих пор еще обитали со своими семьями несколько братьев Незги. А чуть дальше по улице жили и две его замужние сестры.