Сразу за виадуком начиналась улица одноэтажных домов, и Зуб неторопливо пошел по ней. Шел и думал, какие доверчивые бывают на свете люди. Нарвись этот парень на какого-нибудь проныру, и плакал бы его чемодан, как у той цветастой женщины. Неученый еще…
Зуб прошел уже порядочно и остановился, решив подождать хозяина чемодана. И вдруг увидел его впереди. Тот сделал знак рукой — двигай, мол, следом. Зуб потащил чемодан дальше, удивляясь, как это парень оказался впереди него. Может, другим путем обогнал?
Свернув в какой-то заулок, парень остановился и подождал Зуба.
— Устал? — спросил он, внимательно поглядывая по сторонам.
— Ничего. Далеко еще?
— Нет, рядом почти. Ты вроде шамать хочешь — за пирожками стоял.
— Ага. Вчера почти ничего не ел.
— Придем, порубаем.
— Не, — замотал головой Зуб. — Я в столовку пойду.
— Ладно, ладно скромничать, — по-свойски сказал парень. — Не девочка. Я тебя так не отпущу.
Зубу он нравился. Немного, правда, развязный, но зато добрый. Гипс сняли, оттого он такой веселый.
Однако за этой веселостью нетрудно было заметить настороженность — по сторонам озирается, к прохожим приглядывается. Но Зубу подумалось, что ему, должно быть, неловко: пацан тяжелый чемодан тащит, а он, такой сильный с виду, идет налегке. Не станешь ведь каждому встречному-поперечному объяснять, что у человека руки перебиты.
Когда парень спросил, кто он и откуда едет, Зуб не стал скрытничать, рассказал в двух словах.
— В Сибирь с четырьмя рублями?! — удивился тот. — Ну, даешь! А как же мать с отцом?
— Я детдомовский, — ответил Зуб, хотя не любил этого слова.
Он остановился передохнуть. Чемодан здорово оттянул руки.
— А что же дядька — не мог денег выслать?
— Он же не знает, что я к нему еду.
— Ну, даешь! — повторил парень, приглядываясь к Зубу, словно прицениваясь. — Я тоже без отца-матери рос. В детдоме только не был, Я это… в других местах был, где кормят похуже. Хорошо в детдоме?
— Ничего. Директор строгий был, а так хорошо.
— Как тебя хоть звать?
— Юрка.
— А меня можешь Паней звать.
— Как это — Паней? — удивился Зуб.
— Очень просто. Пантелеймон я. Все зовут Паней. Пошли. Видишь, хата на отшибе. Это наша.
Они двинулись к ободранной, покосившейся хибаре, с полусгнившей соломенной крышей. Тропка к ней лежала между огородами, на которых пышно ботвилась не убранная еще картошка. Изба выглядела до того сиротливо, что нагоняла тоску. Зубу сразу расхотелось туда идти. Но не мог же он повернуть назад, не донеся чемодан больному человеку.
Возле хибары темнел ветхий, наполовину разобранный сарай. По всем приметам, его пустили на дрова. От забора вообще остались редкие колья, торчащие из бурьяна вкривь и вкось. То, что было когда-то огородом, теперь стало плантацией для сорняков, которые вымахали едва ли не в рост человека.