– Нам, бляха-муха, надо блюсти, ептыть, духовность! – кричал лысый проповедник. – Рыбу – ни грамма, ептыть, спиртного – ни литра! Есть одно мясное, плоды, овощи, грибы. Фрукты. Мак… Анашу – не каждый день, ептыть, а по праздникам можно и ширнуться!
Он ударился лицом в селедку под шубой и умолк.
– Мы, Григорий Францевич, еще переплюнем Полякова с его «Ста днями до приказа», – пробормотал журналист, обратясь к юбиляру. – Завтра сделаем с вами очерк-интервью о неуставных отношениях в Российской армии. Ух, какую эпохалку сварганим!
– А какую книжку вы Грине подарили? – встряла Вера, поглаживая голову захмелевшего супруга.
– Да, какую? – поддержал Кафкин. – Об чем книжка?
– Дело-то не в том, о чем в ней написано, – пояснил любезно Дубов. – Важнее, кто автор.
– Ну и – кто? – вопросил Григорий Францевич.
– Вот! Фамилия его – Кафка. А? Слыхали про такого?
– Нет, – признался Кафкин.
– А я ведь вам, Григорий Францевич, специально его решил преподнести. Как Вера Владимировна сообщила, что вы имеете фамилию Кафкины, так я и смекнул. Вы – Кафкины, а он – Кафка. А? Символизм! Может, и родственные связи имеются. Вот потому и решил эту книжку подарить. Кстати, «жигули» у вас на ходу?
– Пару лет назад купил. Ни разу не ремонтировал еще, – ответил Кафкин, заинтригованный оговоркой про возможные родственные связи. – А вот с книжкой вы правы… Очень интересно. Тем более что в школе меня «кафкой-пиявкой» дразнили. А этот писатель, он – не классик, случайно?
– Классик, – обрадовал Григория Францевича журналист. – Мировая знаменитость из Праги. Такие темы поднимал!..
– Вот как? – заинтересовалась Вера и принялась наполнять стаканы. – Здорово! А, Гриньчик? Прага! Чешский хрусталь!
Кафкин почувствовал прилив энергии. Однако! Мировой писатель в родственниках! Прага… Там ведь «шкоды» клепают. Хорошие автомобили, гораздо лучше вшивых «жигулей»!
– Вы по отцу – Францевич? – спросил Дубов.
– Да.
– А писателя того звали Францем! – довольно воскликнул Дубов. – Ну, за родственников!
– За родственников! – горячо поддержали Кафкины в один голос.
– Не больше глотка в неделю! – отозвался на это из селедки под шубой йог.
Происходящее потом Кафкин контролировал с трудом. Вероятно, аромат йоговских палочек был тому виной, а только очнулся он страшно вспотевшим в чулане на материнском древнем кованом сундуке. В него после отставки и переезда он плотно упаковал артефакты, что взял из части в память о службе. Хранил там массивную мраморную чернильницу, клубный барабан, запасные мундиры, парадную и повседневную шинели, полевую сумку, хромовые сапоги, пару фуражек, шапку, портупею и еще – новенькие подполковничьи погоны, что так и остались нереализованными.