Одна из трагедий старения — то, что часто занимает мои мысли, — состоит в вопросе о том, почему, с одной стороны, старение человека коррелирует с возрастающей тенденцией реагировать по-детски упрямым образом, и в то же время, с другой стороны, болезнь и телесная слабость человека увеличивают его зависимость от тирании медицинских и других учреждений, специализированных на уходе и опеке. Ни в коем случае не желая оправдывать такую тиранию, я спрашиваю себя о том, какой скрытый смысл лежит за освобождением от этого, т. е. силой преобразования исходящего из тени эгоцентризма в эго-сознание. Однажды женщине девяноста трёх лет, обеспокоенной мыслью об отказе от своей любимой квартиры и перемещении в дом престарелых, приснилось, что в этом доме находится женщина (не сновидица!), которая жаждет власти и всегда пытается отстаивать собственный путь. Эта женщина должна была стать менее категоричной и отказаться от своей властной установки. Демоническая власть эгоистичной тени должна быть трансформирована в «сосуд» силы эго!
С этой точки зрения смерть часто можно рассматривать как момент критического столкновения добра и зла в человеке. Во многих картинах Средневековья смерть представлена как борьба ангелов и демонов за душу умирающего человека, а причастие, даваемое умирающему в католицизме, содержит элементы экзорцизма. Следующий сон пациента, «находящегося на грани смерти», представлен в серии снов «Эго и Архетипа» Эдингера и описывает впечатляющую картину борьбы противоположностей, которые, в некотором смысле, не борются вообще.
Двое профессиональных борцов участвуют в ритуальном бою. Их борьба красива. Они представляют собой не столько антагонистов, сколько совместно трудящихся над сложным и заранее спланированным представлением людей. Они спокойны, невозмутимы и сконцентрированы. В конце каждого раунда они отдыхают в раздевалке, т. е. в специальной для нанесения грима комнате. Я вижу, что один из них окунает свои пальцы в кровь и размазывает её по своему лицу и по лицу своего противника. Далее они возвращаются на ринг и возобновляют быстрое, яростное и чётко выверенное представление.[51]
В конечном счёте, борьба здесь описывается только в качестве «зрелища», принадлежащего к миру иллюзий. Эдингер указывает на то, что в основе этой борьбы лежит Самость [62], единство противоположностей. Среди собранных Дэвидом Элдредом картин умирающей женщины, есть изображение поединка между светлой и тёмной мужскими фигурами [63], т. е. аналогичного мотива столкновения противоположностей. Возможно, мы должны рассматривать это в связи с поразительными и многочисленно представленными на древних саркофагах сценами борьбы и, особенно, поединков. Мы также можем вспомнить о том, что гладиаторские бои древнего Рима первоначально проводились в честь мёртвых.