Днём я обычно пребывал в депрессивном состоянии. Я чувствовал себя слабым и несчастным… К вечеру я засыпал, и мой сон длился примерно до полуночи. Тогда я приходил в себя и лежал в кровати около часа в совершенно изменённом состоянии сознания. Оно было похоже на экстаз. Я чувствовал себя так, как будто я плавал в пространстве или находился в безопасной утробе Вселенной, в огромной пустоте, переполненный переживанием высочайшего счастья.
Всё вокруг меня казалось чарующим. В это же время медсестра принесла мне подогретую еду, но тогда я готов был съесть любую. Долгое время мне казалось, что эта медсестра была намного более пожилой еврейской женщиной, чем на самом деле, и что она готовила для меня ритуальную пищу. Когда я смотрел на неё, мне казалось, что над её головой был голубой нимб. Мне представлялось, что я находился в Pardes Rimmonim (в гранатовом саду), где свершалась свадьба Тифарет и Малкут.[4] Или что я был рабби Симоном бен Йохай, свадьба которого праздновалась посмертно. Это был священный брак, который появился в каббалистической традиции. Я точно не знал, какую роль играл в нём. С одной стороны, я был собой, с другой я был этой священной свадьбой. Моё блаженство походило на счастье этой свадьбы.
Постепенно гранатовый сад исчез. За ним следовало торжество брака Агнца в Иерусалиме… Я переживал состояние невыразимой радости.
Этот образ тоже исчез, а за ним пришло последнее видение. Я прошёл сквозь широкую долину до начала цепи невысоких холмов. Долина заканчивалась классическим амфитеатром. Он великолепно смотрелся на фоне зелени ландшафта. В этом театре праздновалась иерогамия. На сцене танцевали мужчины и женщины, и на украшенном цветами ложе свершали свою священную свадьбу Гера и Зевс (всеобщий отец), как это было описано в Илиаде.
Это был потрясающий опыт. Ночь за ночью я погружался в чистое блаженство переживания «образов творения». Постепенно они смешивались и бледнели. Обычно видения длились около часа. Если бы не они, я бы просто погружался в состояние сна, а к моменту приближения утра думал бы о том, что вновь грядет очередное серое утро.[5]
Возвращение к повседневной жизни был чрезвычайно трудным и угнетающим для Юнга. Продолжение этого опыта описывается им в письме: «На протяжение всей моей болезни что-то хранило меня. Ноги не слушались меня, но у меня было чувство, будто бы я достиг прочной земли. В конечном итоге, всё, что вы делаете (если вы делаете это искренне), станет мостом к вашей целостности или судном, которое переправит вас сквозь тьму второго рождения, кажущееся погружением в смерть».[6]