Умерли тетя Даша и дядя Митя Беденко, тетя Маша Плясуха, уехал куда-то Андрейка Казьмин. И Риголету горбатого могила наконец-то исправила, надо полагать — он лег на кладбище раньше других, еще в начале 80-х.
Ну а бабушка, моя единственная бабушка?
В тот день, первого сентября 1971 года, когда мы возвращались домой от Князевых, я терзался вопросом, который все никак не мог задать бабушке. Наконец, собрался с духом и спросил:
— Ты умрешь теперь, бабушка? Да?
И прибавил с горячностью:
— Не умирай, пожалуйста! Не надо!
— Да не собираюсь я помирать, что ты, что ты, Санька? — всполошилась бабушка. — С чего ты взял?
— Да как же, бабушка, ты же сама говорила, что помрешь, когда я в школу пойду. Не умирай, поживи еще, пожа-а-луйста! Бабушка!
И все теребил ее за руку. Она погладила меня по голове:
— Да уж, пожалуй, не буду… Не помру теперь.
— А когда, бабушка? Не спеши, поживи еще подольше, а?
— Ну да, ну да… Вот закончит Санька школу, пройдет в институт, тогда и помирать можно.
— Значит, еще десять классов, да, бабушка?
— Ну, если Бог даст.
— Даст, даст! Ура!
Вот так и жила бабушка, «царапалась» от одной вехи к другой. «Прошел» Санька в институт, приехал к бабушке перед первым курсом, и услышал: «Вот закончит Санька институт, пойдет на работу, тогда и помирать можно». И когда еще через пять лет хвастал перед ней Санька дипломом, а потом и служебным удостоверением, то услышал: «Вот найдет себе Санька свою суженую, погляжу я на невесту Санькину, тогда уж точно помирать можно».
Долгонько пришлось бабушке ждать-поджидать, когда привезет к ней Санька свою невесту. Уж за тридцатник перевалило Саньке, а у бабушки близился девяностолетний юбилей…
Помню, приехал я к бабушке зимой 96-го, когда она доживала свой век у крестной своей, тети Ларисы, а за стенкой также дотягивал отмеренный ему срок дядя Вася — тетю Нину рак доконал уж давно… Бабушка перед своим 90-летием стала получать какую-то фантастическую, нереальную пенсию — дождалась, ничего не скажешь. Даже больше, чем фронтовик дядя Вася и исполкомовская пенсионерка тетя Лариса. Конечно, бабушке подняли пенсию из-за ее участия в трудовом фронте во время войны — рыла она окопы под Воскресенском, была легко задета осколком во время немецкого налета. И все равно, было ясно, что при обсчете ее новой, «ельцинской» пенсии что-то напутали, не могла у нее быть такая чудовищная, прямо-таки исполинская пенсия.
Бабушка смешно кичилась этим:
— У меня такая пенсия, что Лариса не знает, куда ее девать, прямо плачет, когда мне этакие деньжищи приносят, боится, что нападут на нас из-за моей пенсии, убьют и ограбят. Во как! Дожила.