Поднялся бодро, хоть и пошатывало стоймя, но огляделся уже орлом. Кругом привычная картина для Севера, ни кола, ни двора, каменья да скалы, а у самой воды наш коч прилёг, разобранный, считай, до самого днища. Видать и его о берег хлёстко приложило, до самого основания первичной никчемности. А вокруг никого, одна мутная тоска. Побрёл я к нашему ковчегу, как колодник с пудовой гирей на ногах. Хорошего-то впереди мало, хоть сам кое-как живой. Хочешь, про себя радуйся, хочешь песню пой, что не с раком беседуешь. Я и начал было блажить как новорождённый. Только вдруг слышу за ближним валуном крик смертный от мёртвого ужаса. Я туда, а там по пояс в яме друг Олешка Голый. Орёт не своим голосом, крестится двуперстием, а из другой руки заступ не выпускает. И я от радости, что не один, ещё пуще разоряюсь:
— Лексей, друг! Не узнал или как? Дьяк Афоня к тебе пришёл, писарь! Чего ты без меня землянку рыть затеял? Сейчас помогу, — и чуть ли не в яму к нему оступаюсь.
— Чур меня, чур меня! — заголосил в ответ Голый и добавляет:- Изыди сатана, не вводи в грех! — и лопатой в меня нацеливает словно рогатиной в медведя.
Уж на что я крепкий, но прибил бы меня Олешка в тот миг по лютому страху, как таракана лаптем. А потому отбежал я подальше и уже из-за бугра повёл разговор с другом, словно с последним юродивым на паперти. Беседовали таким образом долго, пока не пришли в первобытное состояние. А когда опасность с двух сторон миновала, то и вовсе бок о бок сошлись. Тут-то и оказалось, что Олешка рыл ямку под мою могилку, так как я уже сутки неприбранным на берегу валялся и недвижимостью портил весь природный вид. К тому же завонять мог, прозевай друг с погребением. Я этот поступок не осудил, а одобрил как христианский знак милосердия. Вот тогда-то друг полностью и до слёз признал меня, но пожалел, что не закопал раньше, так как своим воскрешением я чуть было не лишил последнего разума своего собрата по мокрому морскому делу. Войдя в полную силу ума, Олешка Голый обстоятельно поведал мне, что весь экипаж нашего коча погиб при шторме. А кроме него спаслись ещё и сам Елисей Буза, и корабельный плотник Боженка Водянников, и стрелец Ивашка Зырян, а в придачу ещё и никчемный толмач, алеутский камчадал Нануй Умкан. А не видать их потому, что все они уже второй день в разные стороны в разведку ходят, но человечьего следа не встречают. Не то что от самоеда северного, но даже и от собачьей упряжки.
— Плохо дело, на самый необитаемый остров напоролись, — смекнул я.
— Да куда лучше! — живо отозвался Олешка. — Сидим как в чужой жопе, хотя про остров говорить рано. Боженка талдычет, что назад к Камчатке прибило, что вскорости местный житель на нас выйдет с Нануйкой поговорить. А не то и сам Дежнёв возвернётся в поисках отбившихся от каравана.