— Медведь нас нашёл, — сказал в то утро алеут, залезая в ярангу после привычного обхода.
— Не беда, у нас пищаль всегда на взводе, — враз оживился Зырян.
— Так умка первым не полезет. Он подстерегать будет, — охладил пыл охотника Нункан и подытожил:- Мишка умный, задерёт тихо.
Это сообщение нас не испугало, но заставило задуматься. Мы стали реже отлучаться из яранги без надобности. Даже ручницу иногда прихватывали с собой для пущей смелости. Хотя она и мешала в самый ответственный момент, зато не позволяла долго рассиживаться на одном месте. А вот когда бдительность притупилась, и мы вновь рассупонились вокруг жирника, пропал наш Нануйка. Был человек, и нет инородца. Вышел утром из нашего убежища, а назад не вернулся. До вечера мы с огнестрелом и кольями бегали по округе, в голос призывая алеута вернуться в тепло и уют. Но когда наткнулись на кровавый след, когда увидели вмёрзший в сукровицу малахай Нануя, вот только тогда и вошли с горя в полный человечий разум, но медведя так и не выследили.
Трое суток искали хотя бы ошмётки от иноверца, чтобы похоронить по-людски, но так ничего и не сыскали. Съел медведь алеута до последней косточки, со всею одёжой съел, ничем не побрезговал животный гад и людоед.
— Раз он человека на зуб попробовал, — сказал на это Буза, — то теперь не успокоится, пока всех нас не порешит.
Сказал, как в воду глядел. Через пару дней, а то и более, кто же тут помнить будет, когда давно со счёту сбились, пропал безвестно дружок мой верный Олешка Голый. Выбежал с утра по малой и потерялся безвозвратно, ну, словно гулящая девка на сносях с моста в омут головой, даже круги по воде не пошли. То есть, от другана моего не то что красный след по насту, но даже и шапки не осталось. Вот так мы и осиротели. И по всем статьям, следующим должен быть я сам, как более свежий для зверского аппетита. А что пищаль или ножик? Тут хоть с мортиркой в поводу ходи на гулянье при нужде. Конец-то смертный один, раз судьба такой картой ложиться. Самой что ни на есть крестовой мастью. От меня и духом замогильным порой подванивать стало, как говорил Ивашка Зырян, укладывая меня сбоку от общих нар.
А от чего страх обуял? Ведь не на пустом месте он нас под себя подмял. Если бы в своих краях, то где наша не пропадала? Тут и рубаху на плечах рвать ни к чему! Навались косолапые всем стадом, так бочонок с порохом на огонёк — и дело с концом. Уже не зверьё наши косточки по отдельности обгладывать бы сподобились, а вместе с шалашиком разлетелось на мелкие куски в разные стороны не хуже птиц, одна ямина вместо стойбища на земле образовалась бы. Знамо дело, и мы бы пострадали без следа, но всегда приятнее самому последнее слово сказать, чем корячиться безропотно в грязных лапах. А в вечной мерзлоте другой коленкор. Мало, что медведь не пуганый, так и мы к холоду не привыкшие. А если что не так пойдёт? Взрыв по мёрзлой земле растекётся безо всякой пользы, и медведь целый, и мы голые. Чем тогда утешаться? Одно блазнит, что мишка дуром на ярангу не попрёт, раз такой умный, а мы и пищалью, если что, отобьёмся. Не зря Зырян за межой не супостата в штыковую хаживал! Навык помнит и на хищника первым пойдёт!