На лице Дьюка проступили шок и непонимание, но угадывался и заметный испуг.
– А вам не все равно, убьют меня в Сент-Джайлзе или нет? – с ненавистью спросил он, облизнув пересохшие губы.
– Все равно, – с улыбкой произнес Монк, но это была не совсем правда. Сейчас он уже не испытывал к Мармадьюку Кинэстону такой неприязни, как в момент прихода сюда, но почему, и сам не смог бы объяснить. – Однако я не хочу, чтобы людей из Сент-Джайлза преследовали за убийство.
Дьюк глубоко вздохнул.
– Я так и знал. Вы родом из Сент-Джайлза?
Уильям расхохотался. Впервые за много дней ему стало весело.
– Нет. Я приехал из Нортумберленда.
– Полагаю, мне следует поблагодарить вас за предупреждение, – небрежно произнес Дьюк, но в глазах его читалось потрясение, а в голосе слышалась невольная признательность.
Пожав плечами, Монк лишь улыбнулся.
Из особняка он вышел в еще большем замешательстве.
Времени оставалось отчаянно мало.
В Севен-Дайлзе сыщик показывал рисунок с изображением Лейтона Даффа извозчикам, уличным торговцам, разносчикам, продавцам цветов, шнурков, спичек, стеклянной посуды, даже крысолову и нескольким проституткам. Его опознала целая дюжина людей, причем некоторые – без малейших колебаний. И никто не узнавал Риса.
К началу второй ночи у Монка оставался лишь один вопрос. Чтобы найти ответ, он вернулся в Сент-Джайлз и бродил по переулкам и дворам, пробирался под капелью по проходам, поднимался и спускался по подгнившим лестницам, пока около семи утра не занялся серый мутный рассвет. Уильям выбился из сил, а замерз так, что не чувствовал ног и не мог сдержать дрожь в теле. Но он узнал две вещи. В ночь убийства Рис Дафф и его отец явились в Сент-Джайлз с двух разных сторон, и не существовало доказательств, что они виделись друг с другом до фатальной встречи на Уотер-лейн.
Вторую вещь Монк разузнал случайно. Он разговаривал с женщиной, в молодости занимавшейся проституцией и скопившей круглую сумму на приобретение пансионата. Она до сих пор держалась в курсе всех сплетен. Уильям зашел к ней уточнить некоторые даты и названия, но больше из желания разогнать тьму и страх, туманившие его разум всякий раз, когда он вспоминал лицо Ранкорна. А в этих темных скользких проулках оно то и дело всплывало перед мысленным взором Монка. Это не был теперешний Ранкорн – с седеющими висками, раздавшийся в талии, – нет, он видел молодого, стройного Ранкорна с расправленными плечами и смелым, ясным взглядом.
– Помнишь облаву в борделе, когда поймали без штанов того судью, Гаттериджа? – Монк сам не знал, зачем спрашивает и какого ожидает ответа. Знал только: что-то шевелится в закоулках его сознания и не дает покоя.