На въезде приспичило. Повертев головой, подрулил к придорожной распивочной — беленому кирпичному строению с неоновой трубчатой вывеской «Кафе „Незабудка“». Сидевший на бордюре молодой абориген приподнял чугунную голову: на пухлой бескровной губе повисла тягучая нитка блевотины, в наставленных на гостя светлых выпуклых глазах — глухая животная мука и будто бы ненависть. Сверкающий хромом и лаком «лендкрузер», рубашка, хронометр, туфли — порой Мизгирев изумлялся: почему здесь никто не ударит его?
Он вонзился под вывеску — забежать и немедленно выскочить. И, не зыркая по сторонам, прямиком к малахитовой стойке из пластика, к пожилой пергидролевой девушке в бело-синем оборчатом фартуке и домашнем мохеровом свитере с горлом:
— Добрый день. Туалет у вас есть?
— Туалет только для посетителей.
Ох уж эти голодные, жадные, тоскливые глаза обваренной собаки — продавщицы сельпо, оскорбленной появленьем столичного гостя.
— Я хочу посетить туалет. Ладно, кофе мне дайте, пожалуйста. — Сунул руку в карман и с привычностью выщипнул денежный корм для таких приблудившихся.
— У меня сдачи нет.
— И не надо.
— И мне не надо, — постальневшим, наточенным голосом — в мясо, отрезая себя от того, что в ней видит Вадим.
Докаленный позывом, он ударился в пляс перед ней:
— Очень. Хочется. Писать.
— Да пусти ты его! — гавкнул кто-то у него спиной. — Ссыт-то он, блин, как все, сверху вниз.
Значит, все-таки подняли люди глаза на него… Втолкнулся в каморку и выпустил резучую от передержки долгую струю… А теперь сразу выскочить, сгинуть…
— Кофе ваше, мужчина, — окликнула девушка.
И он почему-то пошел, забрал раскаленный стаканчик с бурдой неизвестного, среднего рода и, приткнувшись в углу, поневоле посматривал на бандерлогов, как будто напарываясь чем-то хлипким, пожизненно слабым своим на их неподвижные взгляды, беззлобные, как арматурные прутья. Унес бы с собою — и в урну, но жгло, боялся уронить и расплескать… Никто на нем как будто и не останавливал упорного, буравящего взгляда. Но надо же было на что-то смотреть. Не только в тарелку и в стену.
Растресканные, заусенчатые руки, похожие на исполнительные органы грузоподъемных агрегатов. Пацанские жидкие челки и чубчики на коротко остриженных и бритых каменистых головах, бугры кадыков и надбровий, коржи челюстей, плиты скул и словно черной тушью подведенные глаза. Из всех известных Мизгиреву трудовых племен одни лишь шахтеры имели такой макияж. Всесильная шахтная пыль въедается в лица, кроет их черным лоском, как негра в материнском утробе, и увлажненные участки тонкой, мягкой кожи не отмываются у старожилов никогда. Казалось, все шахтеры смотрят так, словно хотят его употребить. Не то, наоборот, с зазывной бабской лаской и стыдом, как будто неведомо чем и зачем от него, Мизгирева, оторваны и томимы таинственным, необъяснимым притяжением к нему.