— Симон де Монфор убит! — раздался голос, донёсшийся, как мне показалось, из собора Сен-Сернен.
— Он мёртв! — кричали укрепления.
— Мёртв! — ликовал город.
Одновременно распахнулись все ворота, из них выбежали тулузцы и устремились на врага. Чары рухнули, вольный полёт камня, пущенного невинной рукой, положил конец дьявольской магии. Злая сила была поражена в самое сердце, и войско её рассеялось, словно сотворённое из ничего. Огромная армия, окружившая Тулузу, мгновенно отступила. Но с той стороны, где стояли виселицы, ещё долго доносились голоса монахов и священников; окружив обезглавленного предводителя, они подняли его и удалились, распевая погребальные песнопения.
Вечером, уставший после дневного сражения, но довольный, что ни одна стрела не поразила меня в лицо, я вернулся к воротам Сен-Сернен и забрался на крышу аббатства. Вдали, отбрасывая неверные блики света, догорали палатки.
Справа от меня рассыпался на части дымящийся скелет «кошки». Недвижными холмиками лежали убитые. Чей-то обезумевший конь скакал на месте, время от времени вскидываясь на дыбы. Брошенная кираса сверкала, словно позабытое солнце. По выгоревшему пшеничному полю бежал высокий худой человек. Руки его были связаны за спиной, из груди торчал меч — видимо, кто-то из солдат Монфора ударил пленника мечом, а потом отпустил. Человек бежал, собрав остатки сил, чтобы умереть среди своих братьев, — один в один символ города, истерзанного, но вечно живущего, несмотря на рану, нанесённую в самое сердце его каменной твердыни.
Ауда умерла. Во всяком случае, умерла в том смысле, в котором люди понимают смерть. В один из дней кровь её остановилась, дыхание перестало срываться с губ. В привычной физической оболочке произошли злокачественные изменения. Подле тела сестры я впервые понял, что подобное явление глупо именовать смертью…
Ауда собственными руками выпустила камень-освободитель и потому была безутешна. «Наконец я совершила доброе дело, заставившее меня страдать», — говорила она, печально улыбаясь.
Потом она в основном молчала, внимательно прислушиваясь к голосам и приглядываясь к знакам, внятным ей одной. Силы постепенно покидали её. Убедившись, что жизнь покидает её тело, она неожиданно обрадовалась. Её последние дни были наполнены ожиданием встречи со светлой страной, куда она надеялась попасть. Это напомнило мне детство, когда я с нетерпением ждал, когда же наконец меня повезут в деревню к дяде из Рабастенса. «Надеюсь, он простит меня за то, что я отняла у него жизнь, как в урочный час простят ему те, кто были убиты по его приказу».