Мы так и сделали, но кто мог предположить, что конники тоже решат сделать привал у ключа. Всадники — а их было пятеро — спешились и уселись неподалёку от нашего укрытия, поджидая, пока напьются кони. Жизнерадостный субъект, физиономия которого показалась мне знакомой, подошёл к ключу и холодной водой омыл потное лицо. Отдыхая, приятели продолжали разговор, очевидно начатый по дороге.
— Его жена, укатившая с шевалье де Поластроном, — говорил жизнерадостный субъект, — просто воспользовалась случаем.
— Никто её не упрекнёт, — ответил стражник, сидевший ближе ко мне. — Кому понравится, когда тобой, такой молодой и красивой, на глазах у всех пренебрегли, отдав предпочтение стареющей девке Мари Коз.
— У него уже давно не все дома, — подхватил другой стражник. — Кстати, у меня родственники в Авиньонете, так они мне рассказали, как он у них в городе развлекался. Выкрадывал повешенных и зарывал их!
— А зачем ему?
— Одно слово, с ума сошёл.
— А ещё сын консула, дом в квартале Пейру!
Поболтав ещё немного о том о сём, преследователи наши наконец уехали.
Судя по стуку копыт, они поскакали в Памье. Когда топот их коней окончательно стих, я вылез из соломенного укрытия.
— Ты слышал, Торнебю, о чём говорили стражники?
— Я зарылся с головой в солому и плохо различал слова, — ответил Торнебю, обладавший, насколько я знал, отменным слухом. — Но всем известно: тем, кто работает на стражу, веры нет, так что доверять их речам не стоит.
Мы пошли по тропинке, уводившей нас от Памье; обогнув город, она должна была вывести нас на торную дорогу, ведущую в горы.
Некоторое время мы шли молча, потом я спросил своего товарища:
— Знаешь ли ты человека по имени шевалье де Поластрон?
— Мне кажется, на улице Асторг проживала семья, носившая имя Поластрон.
И Торнебю махнул рукой, давая понять, что семейство это недостойно стать темой нашей беседы.
Но я упорно продолжал:
— У всех в роду Поластрон имеется одна особенность: форма лица, а главное, выпученные глаза придают им сходство с лягушками.
Торнебю рассмеялся, однако громче, нежели требовало моё сообщение, не заключавшее в себе, в сущности, ничего смешного.
В эту минуту на берегу пруда заквакали лягушки. Торнебю захохотал ещё раскатистее, и я осознал всю неуместность своей реплики. Ибо голос лягушек, как и любых других животных, наполняет душу светом.