Зная, что решение многих вопросов часто зависит исключительно от количества золота, я зарыл у себя в погребе запас сего развращающего людей металла. Теперь я выкопал своё золото и, согласно уговору, отнёс его сторожу Сен-Сернена. Цифры произносить не хочу: не стоит называть сумму, за которую человек соглашается поступиться долгом, ибо нет в этом ничего хорошего. Было решено, что в три часа ночи, когда все в городе спят, Антарес Либона впустит нас в собор.
Привыкнув, что я всегда успешно решаю все проблемы, сёстры Рузье не удивились моей удаче. Однако Мари Сели ещё требовалось покинуть улицу Аш, которую по ночам с обеих сторон охраняла городская стража. Впрочем, стражники знали меня давно, а потому с пропуском у меня проблем не возникло.
Условились, что, раз уж Мари Сели удастся выбраться из ада, в который чума превратила улицу Аш, она больше туда не вернётся. Ей дали свежее бельё и специально развели большой огонь под котлом с водой, чтобы прокипятить платье. Предосторожности отнюдь не лишние: я не мог допустить, чтобы она стала переносчиком заразы, да и в таинственное святилище, куда она стремилась по приказу загадочного голоса, лучше отправляться в чистой одежде.
Про себя я думал: «Пожалуй, я был не прав, когда решил не переселяться в Памье. Конечно, там чаще убивают из-за разногласий в вопросах веры, но, если подумать, ни во Франции, ни в каком-либо ином краю нет больше такого города, где бы публичным домом заведовала столь сознательная особа, как Онорина Рузье, а среди девок были бы такие набожные создания, как Мари Сели».
Пробило три часа. Известив об этом спящий город, ночной глашатай удалился в направлении улицы Тор. Я и Мари Сели замерли у ворот Семи смертных грехов. С тех пор как мы покинули улицу Аш, Мари Сели не произнесла ни слова — уверенно семенила рядом со мной, по-прежнему прижимая к себе свою корзинку.
— Там немного белья и чуть-чуть еды, — прошептала она перед уходом.
После молитвы она намеревалась пешком отправиться к себе в родную деревню, расположенную где-то в глубине Пиренеев.
Дверь собора Сен-Сернен приоткрылась, и я увидел высокую фигуру Антареса.
— Это и есть та самая дама, которой велено помолиться на берегу озера? — спросил он.
— Она самая.
В соборе было довольно светло, так как в приделах и возле некоторых гробниц горели свечи. Изнутри храм выглядел огромным, и я невольно, сам не знаю почему, вдруг ощутил себя в опустевшем чистилище. Антарес говорил шёпотом: похоже, его смущал необычный характер предстоящего поступка.
— На моей памяти никто ещё не выражал желания отправиться к озеру, — произнёс он.