— Чего встал, как мерин над козой? — выругался Проня Смолянов и, не дождавшись от селянина ответа, двинул ему кулаком в ухо. — Беги за попом! Кому велено?!
В тёмной избе (а по ранней весне в смоленских краях всегда сумрачно) хрипло закашлялся болящий. Второй псковский купчина, Бусыга Колодин, наклонился над ним, спросил:
— Афанасий, Афанасий! Может, тебе чего горячего испить? Селянин, хозяин избы, житель этой лядащей деревушки Ольшага, и не думал бежать за попом: православного батюшку окрест смоленских земель нынче не найти, одни ксендзы здесь обретаются...
Ему опять прилетел крепкий удар в ухо.
— Попа нет, веди любого православного сюда, шилом! — в голос проорал селянину Смолянов. — Вот тебе за то копеечка! — сунул ему серебряную деньгу в рот, и в шею вытолкал бестолкового в дверь.
Мужик за дверью исчез, но тут же появился в оконном проёме, затянутом бычьим пузырём:
— Я вам сейчас, падлы москальские, пана сюда приведу! Ишь ты, сразу в ухо! — и пропал.
Иссохший мужик в рваном восточном халате на лавке хотел подняться, забеспокоился:
— Ты кто? Лицо подверни к свету, не узнаю тебя...
— Мы купцы псковские, Афанасий! На торжищах в Твери да в Новгороде с тобой встречались. Я — Бусыга Колодин, а вот он — Проня Смолянов. А ты — тверской купец Афанасий Никитин. Тебя уж тому как четыре года в Твери потеряли. Говорили, в Индию ушёл. Дошёл хоть до Индии-то?
— А!.. — Болящий купец в бухарском халате задышал ровнее. Ну, теперь ладно. Теперь отойду при своих. Хорошо, что пришли, браты...
— Заговаривается, — опасливо шепнул Смолянов. — Или матюгает нас... по-индийски! Ты, Бусыга, хотел с ним по делу говорить, так говори быстрей... А причастить — всегда причастим... глухую исповедь исполним... Давай про дело!