— Старик иной веры. А я не знаю обряда, каким отправляют таких людей перед лицо ихнего Бога. Понимаешь?
Старый уйгур подошёл к чёрному пологу, проговорил приветствие.
— Тихон-мерген, — позвал Бео Гург весёлого охотника.
Старый уйгур и Тихон-мерген говорили недолго. Тихон потоптался, потоптался, но всё же сказал:
— Вы, ребята, шли бы отсель, — за ним закрепился явно Пронин, псковский нагловатый выговор. — Старик пока тут посидит, он у мёртвых сидеть умеет.
Когда отходили от чёрного полога, Тихон-мерген шепнул Бео Гургу:
— Он посидит и нам на время Караван-баши возвернёт. Чтобы тот свою последнюю волю высказал и объяснил, как его упокоить. Вот так.
У Книжника волосы зашевелились на голове. Уйгурский старик знал тайну древней тибетской магии! Он умел открывать уста мёртвых или едва живых! Не зря шли через Китай в Индию!
* * *
Наконец народились две кобылочки и один кобылёночек. Огромные русские лошади облизывали приплод, торжествующе поводя по сторонам тёмными глазами. Тихон-мерген тотчас поставил десяток своих воинов охранять место счастливого материнства. Его воины тоже отчего-то радовались, будто это их кобылы ожеребились.
Проня, от самой Москвы не терявший въедливой подозрительности, спросил Тихона нагло и прямо:
— Вам-то какая от наших коней радость?
— Дурак ты, Проня, — ответил русскими словами Тихон-мерген, и правильно ответил, как Проня и учил его. — Большой дурак! На этой нашей земле если и травинка вырастет, надо радоваться...
— Комар уродится на вашей земле, да тебе же в глаз и вопьётся, тоже надо радоваться? — взбесился Проня на «дурака».
— Я тебе сказал про всю Землю, Проня. Она большая, и не наша или ваша, а просто Земля. Иди, тебе машет Золотой Волк.
* * *
И Бусыга, и Проня, и Бео Гург слушали то, что чисто и внятно, при широко открытых, но ничего не видящих глазах говорил Караван-баши. Говорил ровным, тихим голосом, так, как никогда не говорил. Проня перекрестился. Ему показалось, что слова изо рта умирающего начальника каравана выходят сами, минуя язык:
— ...меня нельзя закапывать в землю. Меня нельзя бросать в воду. Меня нельзя бросать посреди Пути, на добычу зверям и червям... — Караван-баши замолк.
Старый уйгур тотчас обмакнул птичье перо в каменный пузырёк, что висел у него на поясе, и тем пером провёл по губам Караван-баши. Раздался голос:
— ...меня надо принести туда, где есть Дахма[118]. Положить меня под стену Дахмы и уходить.
Старый уйгур забеспокоился, не стал использовать птичье перо, а просто влил в сухой рот начальника каравана несколько капель тайного настоя. Караван-баши вдруг открыл глаза. Большие, бешеные, нездешние. И голос его пошёл наружу тоже злой, не его голос: